На площади Маяковского у входа в метро есть скромная мемориальная доска. И всякий раз, когда она попадается мне на глаза, я испытываю чувство неловкости, стыда, морального дискомфорта. Надпись гласит: "6 ноября 1941 года на станции метро "Маяковская" состоялось торжественное заседание Московского совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями города Москвы, посвященное XXIV годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Заседание явилось историческим событием, продемонстрировавшим всему миру непоколебимую уверенность в победе советского народа в Великой Отечественной войне".

Я очень хорошо помню этот день. Мне было 14 лет. Мы все приникли к репродукторам - я думаю, не только жители нашей страны, но и люди по всему миру. Мы жадно вслушивались, ловили каждое слово, каждое дыхание человека, который произносил доклад на этом заседании. Об этом человеке в надписи на мемориальной доске нет ни слова. Это был Сталин. От каждого его слова зависела наша жизнь, наша судьба. И когда он сказал, что разгром немцев неминуем, это вселяло надежду, веру в нашу победу. И это переживание я не могу сравнить ни с каким другим. И поэтому отсутствие упоминания Сталина на этой доске остается для меня исторической и этической фальшью.

Если бы Сталинград тогда, после XXII съезда, не переименовали в Волгоград (уж лучше бы в Царицын) - так бы оно и осталось и не было бы этой проблемы. Ведь есть в Париже площадь Сталинград. И не переименовываем же мы повесть Виктора Платоновича Некрасова "В окопах Сталинграда".

Но сегодня мы видим фальшь и ложь стократно худшую. Конечно, это никакое не восстановление исторической правды. Это грязное политиканство на крови воевавших и погибших под Сталинградом, на крови тех, кто был расстрелян, замучен и погиб в сталинских лагерях. Это тухлая отрыжка сталинщины - заранее обреченная гнусная попытка реставрировать и упрочить всю ложь и мерзость, которая связана для нас с именем Сталина, - через 60 лет после его разоблачения.

Вот такие противоречивые чувства возникают у меня в связи с новостью о решении Волгоградской гордумы.

Хочу подчеркнуть: история остается историей. Ведь один из сталинских принципов (он приписал это историку Покровскому, хотя тот ничего подобного не утверждал, это был символ веры самого Сталина) - "история есть политика, опрокинутая в прошлое". Спекуляции на историческом прошлом - одна из самых мерзостных черт нашей сегодняшней действительности. И ведь сейчас никто не приставляет пистолет к виску, не заставляет интерпретировать исторические события в нужном ключе. Но находятся охотники использовать элементы исторической правды в своих грязных политиканских спекуляциях.

Очевидно, что Владимир Войнович - живой классик, прочно занявший свое место в литературе, писатель такого масштаба и яркости, каких среди ныне здравствующих можно пересчитать на пальцах одной руки, и то не наберется. Чонкин - образ, так же прочно вошедший в жизнь и сознание людей, как Дон Кихот, мистер Пиквик или Теркин. Это чуть ли не фольклорная фигура, и не так много на свете писателей, которым удавалось создать такой образ.

Войнович - самородок. Мы, литераторы, все самоучки - в отличие от певцов или артистов, мы учимся сами, на собственном опыте. Но к Войновичу это относится в большей степени, чем к кому-либо из его собратьев по перу. Жизнь его сложилась таким образом, что учиться ему было некогда. Это художник удивительно органичного дара. Когда человек рождается с божественным голосом, ему надо еще учиться, чтобы стать певцом. Пианисту, рожденному с абсолютным слухом и пальцами, созданными для виртуозной игры, необходима школа и годы упорного труда. Войнович мог бы брать одним талантом. Как говорил наш общий друг Владлен Бахнов, "талант вывезет". Но Войнович упорно работал над собой и вырос в ту фигуру, которую мы видим сегодня, в день его 80-летия.

Он один из немногих писателей, кто не считает традицию старой русской литературы исчерпанной. В отличие, например, от экспериментатора Аксенова, чье 80-летие мы отмечали недавно, Войнович умудрился, оставаясь в рамках русской классической традиции, быть сегодняшним, современным, свежим и в каком-то смысле новатором. Вот был писатель необыкновенного дара - Юрий Казаков. Но он был в пределах бунинской, чеховской стилистики. А Войнович сумел создать свой стиль - благодаря огромному таланту, фантазии, органической склонности к сатире и гротеску.

Удивительная вещь: он ведь человек городской культуры, и семья его совсем не сельская. Но в его Чонкине - деревенском человеке - нет ни малейшей фальшивинки. Когда он говорит "А именно виновным себя признаю у во всем" - это не стилизация, не лубок, а органический дар. Откуда к Войновичу это пришло - можно найти следы, покопавшись в его биографии. Но нам, читателям, важен результат. И мы этим результатом довольны.