"Грани" обратились ко мне с вопросами в связи с приговором Михаилу Косенко:

Выяснилось, что мы вообще мало представляем, как это устроено: что происходит после приговора, как назначается лечение, как и когда проходят врачебные комиссии и какое значение имеют их заключения для суда? Насколько реальными являются предположения о возможности бессрочного лечения? Вы эту систему знаете как никто другой - и тоже с политической стороны. Могли бы вы поделиться той информацией, какой владеете: что происходило с вами в медицинском, правовом и бытовом плане и какова может быть дальнейшая судьба Михаила в этой закрытой ото всех системе?

Я не знаю, какова эта система сегодня. Скажем, постановлением (не "приговором") суда Косенко "освобожден от уголовной ответственности" и направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу "общего типа". В наши времена можно было бы вздохнуть с облегчением: не "специального типа" (то есть не психиатрическая тюрьма). Так мы вздыхали с облегчением, когда первоначальная рекомендация "специального типа" была заменена на "общего типа" у Ивана Яхимовича и Вячеслава Игрунова или когда больница "общего типа" была назначена по первому делу Юрия Шихановича (я тогда даже посоветовала его жене не подавать на кассацию, так как пересмотр дела мог утяжелить "тип" больницы). Из психиатрической больницы общего типа выходили сравнительно быстро — с первой или второй комиссии (каждая - примерно раз в шесть месяцев).

В 1989 или 1990 году СПБ, те самые "специальные психиатрические больницы", были переведены из системы МВД в систему Министерства здравоохранения. Что с ними происходило дальше, я не знаю (возможно, знают Подрабинек или Савенко).

Далее расскажу по порядку, одновременно отвечая на заданные вопросы, свою историю в юридическом ключе.

Арестованная в конце декабря 1969 года, я была отправлена в апреле (может быть, в конце марта) 1970-го на экспертизу в Институт Сербского, где оставалась больше месяца. Результатов экспертизы мне не сообщили, как не сообщали никому. Был один знак: тех, кого признали вменяемым, на следующий же день отправляли обратно в следственную тюрьму. Меня сразу не отправили, а затем, когда я наконец прибыла в Бутырку, поместили "на больничку", в психиатрическое отделение.

Кстати, в 1979 году на Сахаровских слушаниях в Вашингтоне я свидетельствовала о положении уголовников, признанных невменяемыми. Ко мне единственной приходил защитник (замечательный адвокат Софья Васильевна Каллистратова). Остальным назначали защитника от суда, и он даже не пытался - думаю, точнее будет сказать: и ему даже в голову не приходило - увидеть своих подзащитных. Если у них не было родных (а у большинства не было), они даже не узнавали, что суд прошел и что он постановил. Просто сидели и ждали этапа - на "спец" или на "общак", никто из них не знал и знать не мог.

От Софьи Васильевны я узнала о решении экспертизы и о дате предстоящего суда.

Кстати, мы, включая меня, все время говорим: "решение" экспертизы, экспертиза "признала" невменяемым. Экспертиза никого вменяемым или невменяемым не признает, она только дает суду рекомендацию "признать невменяемым" и направить на принудлечение того или другого типа. А признает и направляет суд. И как правило (говорю о своем времени, но то же произошло и с Косенко), он полностью следует рекомендациям экспертизы.

Косенко имел передо мной то огромное преимущество (которое, увы, ему не помогло), что присутствовал на процессе, имел возможность все сказать и блестяще этой возможностью воспользовался. В наше время суды над потенциально невменяемыми проходили в их отсутствие. Суд имел право - но не обязанность - вызвать подсудимого. На ходатайство С.В. Каллистратовой о вызове меня в суд судья ответил отказом (про мой процесс см. Хроника текущих событий, вып. 15). Единственный известный мне случай вызова в суд - дело Ивана Яхимовича - закончился тем, что, увидев перед собой подсудимого, суд отправил его на новую экспертизу, которая и закончилась заменой спецбольницы на общую. Судья В.В. Богданов (как сказала мне Софья Васильевна накануне суда: "Вас будет судить лучший судья в Мосгорсуде, но это ничего не меняет") явно побоялся меня увидеть и допустить конфронтацию между мной и выступавшим в суде в качестве эксперта зловещей памяти профессором Д.Р. Лунцем. Судья Людмила Москаленко видела и слышала Михаила Косенко на протяжении долгого времени, но и это ничего не изменило: она послушно выполнила политический заказ, как выполнили его сегодняшние эксперты из Института Сербского.

Не буду далее излагать историю своих тюремно-психиатрических странствий (ее, кстати, легко можно найти здесь же, на "Гранях", в видеозаписи). Отвечу на вопросы о предстоящем Косенко "лечении".

Продолжительность и характер принудлечения будут полностью зависеть от врачей того "стационара", куда попадет Косенко, то есть от их готовности или неготовности выполнять политический заказ: истязать его неподобающими лекарствами или продолжать то лечение, которое он получал по своей болезни от наблюдавших его врачей. И которое волей экспертов Института Сербского было заменено "лечением" от выдуманной ими болезни. То есть все зависит от совести врачей, а мы знаем, что врачи, не потерявшие совесть, встречались в наше время даже в психиатрических тюрьмах.

Думаю - или скорее надеюсь, - что "вечной койки" в прямом смысле слова, то есть реально бессрочного лечения, не будет. Но не забудьте, что сама мысль о бессрочности угнетающе действует на сидельца и подрывает его душевные силы. Если же его "залечат", то есть будут применять к нему ненадлежащие (мягко говоря) методы и средства лечения, то его освобождение будет "бессрочно" откладываться и может наступить в такой момент, когда ему уже будет "все равно" (этого я больше всего боялась в Казани: выйти через много лет на свободу и уже не отличать свободу от тюрьмы).

Ну вот, побывала я сегодня в суде. Недолго, но успела увидеть ребят, помахать им рукой, поздороваться (а заодно и познакомиться) с совершенно замечательным Сергеем Мохнаткиным.

Да, не говорите мне, что все похоже. Вход в зал суда свободный, а нас и в здание суда не пускали. Как мы пять дней мерзли на Каланчевке во время процесса Галанскова, Гинзбурга, Д. и Лашковой. Про это поет Юлик Ким в песне "Мороз трещит как пулемет..."

И что меня поразило: страшное одиночество судьи. Она сидит одна за своим столом, лицом к залу. Слева от нее - столик с тремя ее - кем??? ассистентами? стенографами? А справа от нее - стеклянные клетки с подсудимыми. Перед ними - два ряда защитников, среди них и Сережа Шаров-Делоне, который привез меня сюда, и вышеупомянутый Сергей Мохнаткин. Напротив нее - зал, заполненный родными, друзьями и сторонниками подсудимых. Ну и где-то по залу болтаются несколько охранников. Можно понять, что от такого противостояния судья звереет и забывает, что она здесь в качестве беспристрастного инструмента правосудия. Но... так как я вообще не могу понять, ЗАЧЕМ И ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕКУ ЗВЕРЕТЬ, а не делать то дело, которое на его плечи возложено, то надеюсь (DUM SPIRO, SPERO): а вдруг это одиночество откроет ей глаза и позволит обратно ОЧЕЛОВЕЧИТЬСЯ? И вершить правосудие честно, справедливо и беспристрастно. И, как положено судье, НЕЗАВИСИМО.

На суде над пятью демонстрантами с Красной площади (25 августа 1968, суд проходил в октябре) адвокат Д.И. Каминская, защитник Павла Литвинова, выступавшая первой из защитников, в частности, сказала:

«Абсолютное отсутствие конкретизации обвинения, индивидуализации его, полное отсутствие разграничения в правовой оценке привели к тому, что обвинительное заключение шесть раз излагает фактические обсоятельства дела, начиная с описательной части и кончая формулой обвинения, которая в абсолютно одинаковых словах повторяется в отношении каждого из подсудимых. Речь прокурора не восполнила этого пробела. Обвинение осталось столь же неконкретным».

Прибавлю, что то же самое повторилось и в приговоре суда, и в постановлении кассационного суда.

На мой взгляд, адвокат и должен добиваться, чтобы действия подсудимых не описывали как «все они это делали», а что делал каждый. Так что я в позиции адвоката Хруновой вижу просто грамотную защиту, а отнюдь не какой-то с кем-то сговор. Конечно, суд на эту грамотность мог и наплевать, но слава Богу, что на этом основании решил продемонстрировать «гуманность» и что Катя вышла на волю.

Не забудем только, что «гуманный» суд послал в лагерь двух молодых матерей, заслуживавших самое большее штрафа (я же считаю, что вывод охраной из храма был уже достаточным наказанием за опрометчивость и неуместность этой акции).

Не думаю, что напишу о деле Марии Алехиной, Екатерины Самуцевич и Надежды Толоконниковой что-то особенно оригинальное. Моя точка зрения исчерпывается тем, что я сама бывший зек и правозащитник, а вдобавок - рядовой православный интеллигент. Юридическая подкованность (по первой «специальности») и православное сознание мне говорят, что никакого кощунства не было, да и хулиганства не было - разве что такое мелкое, за которое девушек сразу и постигло соразмерное наказание: их вывели из храма. И на этом, казалось, все кончится. Поступок был не вполне уместным, что девушки и сами признали на суде и извинились. И охранники, кстати, выводя девиц из храма, видимо, считали свою миссию оконченной. (И не предполагали, что их пошлют выступать «потерпевшими» и расписывать свои душевные страдания.)

Еще прибавлю, что, на мой взгляд, и «искусства» никакого особенно не было. Та же история, что с выступлением на Лобном месте. Я тогда была очень тронута, что про нас вспомнили и даже включили в песню слова «За нашу и вашу свободу», но в целом-то текст был совершенно беспомощным. И спетый в храме текст, за исключением ударной ключевой фразы, тоже выглядит довольно средненьким. Другое дело, что я абсолютный приверженец свободы слова, даже в том случае, когда таковое мне не нравится по содержанию или, как в данном случае, по форме. Но, пока с девушками ничего страшного не произошло, я по их поводу помалкивала.

Их арест, конечно, все изменил. Я подписала какие-то письма, отмечала ход дела в своем ЖЖ (не столько писала сама, сколько время от времени делала перепосты, иногда снабжая их несколькими словами от себя). Но еще и это не вылезало за нормальные рамки ненормальной российской действительности. В конце концов, я уже несколько лет делаю записи под одним и тем же заголовком «Свободу политзаключенным!». И тут наступил суд. Как выразительно написал о нем мой собрат по ЖЖ Владимир Абаринов, это было «смешение Кафки со Страной чудес, где сторожевой пес - не собака, а спецсредство, истерзанный душевными страданиями свидетель спит, как Соня, а все прочие являют собой смесь Безумного Шляпника с Мартовским Зайцем». Но меня особенно поразила судья. Тут я сделала не перепост, а короткую запись от себя под заголовком «Фемида»:

«Я уже не делаю почти никаких перепостов, только читаю и ужасаюсь - думаю, что все, что я читаю, читают и другие, и с теми же чувствами. Уровень беззакония и правовой безграмотности российской Фемиды зашкаливает. Если некоторые свидетели напоминают некоторых свидетелей на процессе Бродского и на суде над пятью демонстрантами, то судья Сырова превзошла и Савельеву^*, и нашу Лубенцову (Лубянцеву). И это не потому, что она такая особенная, - это новый тип, совершенно соответствующий "социальному заказу" и в каком-то смысле отражающий состояние не только государства, но и общества».

Интересно, что в комментариях мне возразил мой друг, бывший политзек Эдуард Хямяляйнен:

«...это не новое явление, это несколько подзабытое старое во всей своей красе вылезло наружу. Судьи советских времен вели себя в подобных делах ничуть не лучше. Примеров этому немерено. Например, я сам получил в 1976 году 15 суток за якобы избиение прохожего (выше меня на голову), нецензурную брань (обсценную лексику никогда не использовал) и паразитический образ жизни (уволился с работы за два часа до задержания). Никакие мои доводы, указывающие на абсурдность выдвинутых против меня обвинений, на судью, молодую даму, не подействовали. В те дни были задержаны подобным образом несколько человек в разных городах СССР. КГБ не хотел, чтобы состоялась наша встреча, поэтому и отдал соответствующие распоряжения МВД и судебным органам.

Не было тогда никакой мало-мальски свободной печати (я уж не говорю про Интернет), поэтому никто и не знал о незаконных задержаниях и судах. Тем более если это случалось в провинции».

На что я, подумав, ответила:

«Может быть, действительно, интернетная (и отчасти прочая) гласность создает такое впечатление. Но!!! Тогда они действовали "за закрытыми дверями (даже если) открытого суда" и знали, что гласности никакой, а уж по крайней мере немедленной, не будет. Сегодняшняя их наглость, когда они знают, что каждое слово будет тут же вынесено и УВЕКОВЕЧЕНО, - вот серьезное отличие».

Но вернусь к вопросу, в каком же смысле поведение судьи Сыровой отражает состояние не только государства, но и общества. Не по одному же она «социальному заказу» сверху действовала с такой нескрываемой, прямо самозабвенной злобой, как бы и не приличествующей отправителю правосудия. Мне кажется - только не забудьте: я не очевидец, я смотрю на происходящее из своего «прекрасного далека» и главным образом через то, что я читаю в интернете, - что сегодня в России не стыдно (а то и хорошим тоном считается) быть злобным. Злобны «православные», злобны атеисты, злобны мелкие сошки и большие начальники. По новому закону, предназначенному карать «за оскорбление», можно было бы пересажать чуть не всю страну, только знай подавай жалобы в суды. И какими же злобными и оскорбительными будут эти жалобы!

Ладно, вернусь к нашим девушкам. Я совершенно разделяю мнение адвокатов, что никакой приговор кроме оправдательного не будет правосудным. То есть даже условный срок и выход их на свободу (самый лучший мыслимый вариант) все равно останется торжеством неправосудия. И вдруг мне пришла смешная мысль: вообразим себе, что 17 августа судья Сырова произносит этот самый оправдательный приговор. Ну, прикажут ей, ради того чтобы прекратить скандал, уже всемирный. С одной стороны, замечательно, с другой - какое же тут торжество правосудия, если «независимый суд» выносит приговор по приказу?

Париж, 12/13 августа

^* ...и в овале бадьи

видит лицо судьи

Савельевой и тайком

в лоб стучит молотком.

Тут я вывешивала у себя в ЖЖ объявление о парижском митинге 12 июня, но текст призыва на митинг не вывесила, так как в нем содержалось это модное и совершенно неуместное сравнение обысков, прошедших в Москве 11 июня, с 1937 годом.

Сами обыски - только часть того, что происходит в последние дни и что напоминает мне не 37-й и даже не (куда более мягкий) 68-й, а скорее довольно скромный итальянский фашизм (не путать с национал-социализмом, а то эта путаница глубоко укоренилась в мозгах).

Задержания по делу о "массовых беспорядках" 6 мая, эти самые повальные обыски, вывоз в лес журналиста Соколова - правда, касторкой его не поили, обошлось угрозами, и от угроз он немедленно спасся за границу, вообразите себе такое не только в тридцать, но и в восемьдесят седьмом! - и наконец, самое серьезное: обстрел "неизвестными в масках" машины вологодского депутата Евгения Доможирова (все колеса прострелены, ранена соратница депутата), ехавшего в Москву на "Марш миллионов". Прибавим и задержания в провинции собиравшихся ехать с той же целью в Москву. Кратковременные, но помешавшие отъезду. И - тоже кратковременные - задержания журналистов-пикетчиков у СКР.

Все это простое устрашение, отнюдь не массовые репрессии. Мишенью задержаний и обысков становятся сравнительно немногочисленные активисты, а не потенциально каждый, "без вины виноватый", как это было в пресловутом 37-м.

Все исторические сравнения хромают, но когда они становятся истерическими, то хромают на все четыре ноги. Эта истерика появляется от отсутствия хладнокровного анализа, от неумения таковой произвести и... от отсутствия элементарного чувства юмора. Весь юмор обращен вовне и действительно приносит неплохие плоды в виде забавных лозунгов и атрибутов. Но к себе самим отношение патологически серьезное. Это меня пугает не меньше, чем действия властей.