Екатерина Самуцевич, освобожденная в зале Мосгорсуда, по выражению своего адвоката, "раздает долги" журналистам. Корреспонденту "Граней" Юлии Башиновой Катя рассказала, как складывались ее отношения с сокамерницами, что она думает о судебном процессе и о причинах пересмотра приговора и как собирается бороться дальше.

- Как считаешь, что произошло – почему назначили условный срок?

- Это сложный вопрос, у меня нет однозначного ответа. Я до сих пор удивлена, потому что мы все трое ожидали, что поедем в колонию, что приговор оставят без изменений. И, конечно, я удивилась, когда услышала: "Приговор изменить... заменить на условное наказание". Почему это произошло, я не знаю. Одна из версий – что наши власти решили поддаться давлению, которое возникло в результате международной поддержки во время суда. Может быть, им надоело постоянно отвечать на вопросы западных активистов и официальных лиц и они решили вот так сымитировать независимость суда. Но это у них не получилось, потому что в любом случае я не признана невиновной, Надя и Маша – тем более. Все равно этот судебный процесс и это уголовное дело остаются незаконными. Условный срок мало что в данном случае меняет, кроме того, что я условно на свободе.

- Дальнейший юридический путь планируешь? Верховный суд, Европейский?

- Европейский суд – да, конечно. Насчет Верховного пока не знаю, мы еще не обсуждали. Но, конечно, будем опротестовывать приговор, потому что я не согласна с тем, что мы виновны.

- Что дал тебе опыт заключения?

- Понимание, как выглядит система наказаний изнутри: как там живут люди, как устроена система давления на людей. По сути это такая репрессивная машина, направленная против людей. Многие считают, что там вся проблема в бытовых условиях, но это совершенно не так.

Там люди изолированы информационно и физически. Ты сидишь в камере, выходишь в лучшем случае один раз на прогулку, все твои передвижения контролируются и манипулируются администрацией либо людьми извне. Ты не контролируешь свою жизнь, ее полностью выстраивают люди из администрации СИЗО. Плюс дополнительный контроль – обыски, шмоны, личные обыски. Это был интересный опыт, который говорит о том, что тюремная система у нас бесчеловечна. Нужны реформы, нужно поднимать этот разговор в обществе.

Вот я смотрела передачу Мамонтова, и там все время говорилось, что люди в СИЗО, колониях, тюрьмах слишком комфортно себя чувствуют, потому что у них телевизор в камере. Меня это удивило, потому что, во-первых, этот телевизор ничего не смягчает, его мало кто смотрит, люди там в основном пользуются компьютерами. А во-вторых, если его и смотришь, то там видишь только федеральные каналы, где происходят манипуляции, ложь пропагандистской государственной машины, а других источников информации нет. Поэтому эта странная фашистская идея о слишком мягком наказании, которое надо ужесточать, мне совсем не близка.

В женском СИЗО содержатся также бывшие сотрудники полиции, Следственного комитета и других органов. Интересно, что именно они на свободе выступают за ужесточение условий. А потом, когда попадают сами в тюрьмы в СИЗО, удивляются: за что они так боролись? Сами же страдают от этого ужесточения.

- Может, им надо практику такую проходить во время обучения – суток пятнадцать в СИЗО посидеть?

- Да, наверное, надо сначала им самим там посидеть.

- Что было тяжелее всего за эти семь месяцев?

- Сложно сказать, было ведь много периодов – следствие, суд. В каждом периоде были свои какие-то моменты – и яркие, и неприятные. Наверное, самое неприятное, что из судебного процесса не получилось дискуссии. Мы сделали нашу акцию, чтобы в обществе началась открытая дискуссия, чтобы нас хотя бы услышали – что мы хотели сделать, зачем. Но нас не хотели слышать вообще, нас постоянно перебивали. И эшники во время следствия не хотели нас слышать, говорили, что мы совершили преступление, и с ними было сложно общаться. К тому же они давили на нас. И в судебном процессе опять-таки нас не слышали, это было неприятно. Это нарушение принципа состязательности сторон, к тому же мне кажется, если есть люди, которые могли бы быть оскорблены нашими действиями, могли бы поинтересоваться, зачем мы это сделали.

Однако мы не увидели этого интереса вообще. Те же потерпевшие не очень интересовались, зачем мы это все сделали. Нас удивила эта позиция. Всем постоянно навязывалось мнение власти – что это была антирелигиозная акция, и никто нас не слышал, когда мы говорили о том, что у нас не было религиозной ненависти и вражды. Нас перебивали и говорили: "Нет, сядьте. У вас была религиозная ненависть и вражда, потому что вы относитесь к феминистскому движению, потому что вы феминистки". Мы говорили, что феминизм не противостоит религии, это вообще совершенно разные категории, они никак не связаны.

В обществе сейчас вообще очень сложно говорить в открытую о чем-то, и нужно вырабатывать новые формы протеста, может быть, необычные для России - это то, что мы выбрали. Но – делаешь это, и тебя сажают. Хочешь объяснить, зачем ты это делал, что это не было преступлением, тебе дают срок, увозят в колонию и опять не слышат. Ты попадаешь в странную ситуацию.

- Но за пределами зала суда вас слышали очень хорошо. Дискуссия возникла, причем острейшая. Да и о феминизме последние месяцы говорили столько, сколько раньше нельзя было и представить.

- Это очень интересно, потому что в зале суда о феминизме не говорили. Интересно, что об этом наконец заговорили, это одна из наших целей – чтобы люди наконец поняли, что в России есть феминизм.

- Какое было отношение сокамерниц?

- Отношение сначала было настороженное, они не понимали, кто я. Потом услышали об уголовном деле. Я еще была на 51-й, то есть отказ от дачи показаний, и не решалась как-то подробно рассказывать обо всем. Они видели передачу Мамонтова, и реакция была не очень положительная, на меня смотрели странно. Потом еще были провокации местных оперативников, они что-то про меня говорили неприятное, пытаясь натравить сокамерниц на меня. Но из этого ничего не получилось, потому что сокамерницы – неглупые думающие люди, экономические заключенные, мошенники. Чтобы заниматься мошенничеством, нужно быть неглупым человеком (смеется). И они начали как-то общаться со мной, услышали меня и поняли, что как минимум мы не дурочки и знали, зачем мы сделали нашу акцию. Услышав мое мнение, постепенно они изменили и свое.

Во время судебного процесса они сильно поддерживали меня, ухаживали за мной, помогали с бытовыми сложностями, чтобы мне было легче справляться с судебным процессом.

- Было какое-то осуждение, обсуждение твоего нестандартного образа жизни?

- Старшая по камере – очень прогрессивный человек. Она сама активная женщина и считает, что женщина должна быть активной, равной с мужчинами. В этом плане она меня прекрасно поняла. Но были и другие. Одна очень милая девушка, у нее есть дети, и она мне все время желала, чтобы я рожала детей. У меня их нет, я не собираюсь их в ближайшее время заводить, я чайлд-фри, и она этому удивлялась: "Как ты можешь не иметь детей? Это такое счастье! Бросай все это, и желаю тебе, чтобы ты рожала детей". И когда я забирала свои вещи из СИЗО, их выносила дежурная, которая меня знала. Она мне тоже пожелала больше не заниматься "этими глупостями" и рожать детей. Интересное пожелание феминистке, которая занимается политическими акциями.

- Какие-то светлые моменты были за последнее время?

- Самое светлое, это когда мы втроем встречались. Это бывало часто, когда мы ездили на процесс. 15-20 минут в автозаке в одну и в другую сторону. Это, наверное, единственное, что было радостным, потому что таких людей, как Маша и Надя, к сожалению, в СИЗО нету. Наши разговоры в автозаке сильно отличались, и это вызывало разную реакцию. Кто-то намекал - мол, "умничают". А некоторые, кто был раньше против нашей акции, изменили свое мнение, услышали нас. Когда мы были втроем, мы поддерживали друг друга, говорили не только о судебном процессе. Это сильно заряжало и помогало перенести весь этот неприятный процесс.

- Насколько у тебя была полная информация о кампании солидарности?

- К сожалению, не очень полная, но частично что-то попадало. К тому же надо учитывать условия СИЗО. Круглые сутки видишь решетку, за ней во дворе – два дерева, которыми я любовалась. Это какая-то своя жизнь специфическая, прикрепленная к графику – завтрак, обед, ужин. Какая-то своя очень тяжелая жизнь, которая давит. Сидя в СИЗО, не чувствуешь этот масштаб.

Я увидела по телевизору какую-то часть репортажа о Мадонне и почувствовала такую странную дистанцию между мной лично и медиаобразом группы. В СИЗО нет контакта с действительностью на воле, нет ощущения полного участия во всем этом. Все равно остаешься в изоляции, в камере. Время там очень растягивается.

- Какие планы?

- Работать в группе, не бросать дела группы. Тем более что Надя и Маша мне, можно сказать, дали такое задание: "Давай иди работай в группе, возьми все дела в руки".

- Будешь присоединяться к действиям в защиту девочек?

- Да, конечно. Сейчас много инициатив идет из разных стран, нам пишут, хотят выйти на связь, со мной хотят пообщаться. Будем координироваться с этими людьми.

Я хочу сказать слова благодарности всем, кто нас поддерживал, тратил время, силы на поддержку нас троих. Для нас это было неожиданностью, мы не думали, что это приобретет такой масштаб и что очень много людей искренне будут поддерживать нас, ходить на все суды. Особенно мне запомнился момент, когда мы ездили в Хамсуд, там какой-то человек на улице все время выкрикивал лозунги: "Долой путинско-гундяевский шариат!" и еще какие-то смешные интересные вещи. Это продолжалось на протяжении всего суда. Мы сидели в зале, там была тишина и такая тухлая атмосфера: нас не слышат, потерпевшие что-то бубнят... И вдруг с улицы слышен крик этого человека. Это добавляло абсурда, и было очень здорово. Нас это очень заряжало, спасибо этому человеку.