20 лет назад мы справили себе обновку: маленькое радио "Эхо Москвы" вещало, как рация, из подвала на улице 25 Октября, и его облупленную дверь еще надо было поискать, блуждая между горздравом, "Славянским базаром" и Историко-архивным институтом. Нателла Болтянская вполне сходила за радистку Кэт, Алексей Венедиктов был типичным Юстасом в тылу Кремля. А кто был Алекс в этом раскладе? Шифровки Юстаса явно адресовывались Борису Ельцину. Время показало, что это был безальтернативный Центр, что нам больше некуда было посылать шифровки.

20 лет назад у нас ничего, ничего кроме "Эха" не было. За выход на какую-нибудь площадь, в основном на Пушкинскую, давали 15 суток, а в печати шуровали цензоры от ЦК КПСС с красивыми номерами: А234, Б158, что легко можно было вычитать в выходных данных. "Московские новости" и "Огонек" получали нагоняи и "заушения" от будущего прораба перестройки Александр Николаевича Яковлева, который, к чести своей, вырос из партийных порток и принял, как причастие, идею свободы. Интеллигенция ждала рассвета, махнув рукой на отстающего от надежд Горби, и торопила Ельцина, как шаманы солнце: "Взойди над нами, великое белое Светило!"

Вся многопартийная система состояла из одного маленького и удаленького "Демсоюза", КПСС высилась стеной, вернее, ржавой оградой из колючей проволоки, гарантирующей столбняк и заражение крови, а кремлевские прихлебатели из ЛДП СССР (потом – ЛДПР) "от имени и по поручению" в том самом 1990 году изо всех сил корчили из себя сверхконструктивных оппозиционеров, не забывая добавлять "ни корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены", то есть партии. И ссылаться было не на что: советская конституция обещала свободы и права только в интересах построения социализма. Это, может быть, и устроило бы сегодняшнего Эдуарда Лимонова (вчерашний, издания 70-80-х, ведь удрал от этого социалистического корыта в буржуазную Францию и империалистическую Америку – что похвально, раз уж не хватило храбрости присоединиться к нам, диссидентам), но никак не устраивало нас, антисоветчиков.

Чистый голос "Эха" был без примеси фальши и вражеских голосов вроде Проханова, Леонтьева, Шевченко. Коммунисты выпрыгивали из экранов и торчали в радиоэфире, в тарелках на любом столбе. Их никто уже слушать не хотел.

"Эхо" было подснежником перестройки. "Их собирают непоспевшими, в нагорной рощице дубовой, на пальцы дуя покрасневшие, на солнцепеке, где сильней еще снег пахнет молодой любовью".

За эти 20 лет, в конце которых Борис Немцов вспомнил о Сенатской площади, в декабре 1825 года ставшей площадкой для первого несанкционированного митинга в нашей истории, мы невольно вспомнили не только прозвучавшие выше романтические стихи Андрея Вознесенского о прекрасных надеждах начала, но и обращение Тютчева к декабристам, возвещающее ужасный и неизбежный конец: "О жертвы мысли безрассудной! Вы уповали, может быть, что хватит вашей крови скудной, чтоб вечный полюс растопить? Едва дымясь, она, сверкнула на вековой громаде льдов, зима железная дохнула - и не осталось и следов".

Триколора у нас тогда не было, его топтали в грязь и рвали в клочья омоновцы на митингах демократов, а над Москвой и страной реяли серпастые и молоткастые. Выборов не было, мэров не было, губернаторов не было. Первые наши выборы прошли на съезд нардепов. Был Моссовет, где сидели демократы, и Верховный Совет, где кто только не сидел. Например, агрессивно-послушное большинство. Мы жили в СССР и мечтали жить в России.

Прошло 20 лет. Над Кремлем и Белым домом развевается наш триколор, у него даже есть свой день: 22 августа, – правда не выходной. Но по-прежнему карают не тех, кто поджигает и топчет триколор, как это сделали подонки, захватившие мэрию и Белый дом в 1993 году (и амнистированные неизвестно почему), а тех верных, кто был с триколором в едином строю эти 20 лет. Карают деморосса и правозащитника Льва Пономарева, не очень молодого и не очень здорового, и ветерана "ДемРоссии" Мишу Шнейдера (помните: Боксер, Кригер, Шнейдер). Боря Немцов, каждый август выгуливающий большой триколор, тоже начинал в "ДемРоссии" и никогда не был членом КПСС. И вот их-то хватают, рвут и топчут триколор, сажают Шнейдера и Пономарева на трое суток за ненавистный чекистам флаг, не родной, а троюродный, оставленный для приличия, но вызывающий у этих волков из Кремля и Лубянки аллергию, как чужая, напяленная поверх волчьей шерсти овечья шкура. Приказывая топтать триколор, наша власть отводит душу. Если бы они посмели, они бы публично сжигали российскую Конституцию. Впрочем, от нее осталась одна обложка. Права и свободы, выборы, альтернативная воинская служба, суды присяжных, правосудие – все это было написано пером Августа и вырублено топором, когда премьер-министром и преемником стал Путин.

20 лет унесли в могилу и парламент, и cенат (Совет Федерации), и выборы. Мэры превращаются в чиновников, как в Москве и Питере, губернаторы стали сатрапами, президенты превратились в узурпаторов. Над страной стоит железный занавес "Единой России", многопартийная система приросла наймитами (та же ЛДПР, "Справедливая Россия", "Правое дело"). "Яблоко" закатилось в Кремль и губчека. Через 20 лет мы не имеем за что голосовать. Тот же ДС да незарегистрированные республиканцы, "Солидарность" и касьяновский РНДС (тоже без регистрации).

Есть статья 28 о свободе совести и право "не исповедовать никакой религии" и даже распространять не только религиозные, но и "иные" убеждения – и осужденные за оскорбление христианства Юрий Самодуров и Андрей Ерофеев.

Статья 30 о многопартийности есть – а многопартийность удушена. Только у чекистов все хорошо – как были опричниками, так и остались, но партия теперь не над ними, а под ними. Единороссы танцуют от Лубянки, и от нее же танцуют все: Дума, суд, прокуратура, экономика, бизнес, образование.

Что до 31-й статьи и права собираться мирно, без оружия, то у нас огораживаются площади и проваливаются в паркинги, в тартарары, чтобы на них не собирался народ. Мы вернулись на 20 лет назад: есть право выйти на митинг только для защиты интересов путинского режима. Кстати, Лимонов и лимоновцы (без своей жуткой символики) имеют право хоть поселиться на Триумфальной площади. Пусть палатки там ставят, а к зиме можно спальники и примусы завести. Ходить или не ходить к Лимонову на Триумфальную площадь – это дело демократов, мы решим этот вопрос сами, без помощи власти. У нее здесь нет права голоса, нет права на дубинки и ОМОН. В этом праве ей навсегда отказано Конституцией. Но поскольку власть взбесилась и может всех перекусать, судя по ее поведению по 31-м числам, в "день гнева", в День флага, то, видимо, единственный выход – огородить очень высокими стенами Кремль, Лубянку, Петровку, 38. Что еще делать со взбесившимися опричниками? Пристрелить – это негуманно. Остаются изоляция, бойкот, отказ от общения и сотрудничества, кампания гражданского неповиновения, отказ служить в армии и платить налоги ("Не давать податей и рекрутов" без парламентаризма – это завет кадетов; No taxation without representation ("Нет налогам без представительства") – формула американской Революции), отказ от участия в фальшивых выборах.

Что до "Эха" – это наша спасательная шлюпка. В 1991-м, в 1993-м. Но народ не сберег свое новое платье, подаренное ему Ельциным в Августе, бальное платье Золушки, платье Свободы. Берегите следующее – если оно у вас когда-нибудь будет. Без этого платья феи вы не сделаете ничего, снова рухнув на дно беззакония и рабства.

Сегодня для своего выживания "Эхо" работает в режиме "Нового мира" Твардовского. Унижения, поклоны, вызовы на ковер к Путину – ради тонкой струйки свободы. Ради "Одного дня Ивана Денисовича" пару раз в месяц. Твардовский пил с горя… Венедиктов – мужественный человек, он не пьет. На нашей рации вещает RTVi – но до России эти деликатесы не доходят. Лакомится заграница. Нужда заставляет антифашистов с "Эха" предоставлять эфир тем, кто подписывал пакт Молотова-Риббентропа – с молотовской стороны. Единороссы, Леонтьев, Проханов, Шевченко... Ради Шендеровича, ради Немцова, ради Бутмана, Касьянова и Латыниной. Я тоже получаю эфир "на места запасных", бывает, что и два раза в месяц.

Был ли прав Твардовский, храня "Новый мир"? Прав ли Венедиктов, спасая такой ценой "Эхо"? Правы, конечно. Я бы не смогла, плюнула, сказала: "Пусть закрывают". А Венедиктов молодец, сносит все, держится. Последнее окно в мир для безинтернетной России, плотик для 3 миллионов россиян в Море Лжи.

"Отшумели песни нашего полка, отзвучали звонкие копыта. Пулею пробито днище котелка, маркитантка юная убита. Нас осталось мало, мы да наша боль, нас немного и врагов немного, живы мы покуда, фронтовая голь, а погибнем – райская дорога" (Булат Окуджава).

Врагов-то как раз достаточно, а народ в лучшем случае нейтрален, как Швейцария. Но Булат Шалвович был фронтовиком. Он знал, что такое воевать в окружении, когда пали все Брестские крепости. Не верьте Алексею Венедиктову, когда он говорит, что он информационник, что учить не дело радио. Он воюет за нас, по нашу сторону фронта, и "Эхо" – это наш окоп, наш дзот, наша последняя линия обороны. Белого флага над "Эхом" нет и, надеюсь, не будет до конца.