Я заметил, что самое неосновательное суждение, глупое ругательство получает вес от волшебного влияния типографии. Нам все еще печатный лист кажется святым. Мы всё думаем: как может это быть глупо или несправедливо? ведь это напечатано!

Пушкин писал это 184 года назад, а кажется, будто написано вчера. "Мы на информационной войне!" - говорят себе и друг другу труженики кремлевского агитпропа и несут с экранов и газетных полос отчаянную чушь, конкурируя лишь в беспредельности вранья. Куда там пропаганда советских времен! Тогда сидел на ток-шоу Валентина Зорина "Девятая студия" завотделом международной информации ЦК КПСС Евгений Замятин, а напротив него замзав международным отделом того же ЦК Вадим Загладин, вальяжные и многомудрые, один заминал, другой заглаживал, оба едва не засыпали от скуки. Проявлять темперамент в таких передачах считалось неприличным. Разногласий между ними не было ни малейших, разве что чисто стилистические: один называл антисоветизм правящих кругов США пещерным, а другой мягко уточнял: не пещерный, а прямо-таки зоологический. То есть в пещерах-то еще люди живут, хоть и первобытные, а заокеанские правящие круги - чистые звери. Но все это без эмоций и нажима, вяло, без огонька.

Сейчас тоже все участники так называемых дискуссий дуют в одну дуду, но делают это страстно, вдохновенно, источая ядовитую слюну. Оппоненты в этих зрелищах отсутствуют по определению, потому что оппонент - это же национал-предатель, пятая колонна, а с предателем какой может быть разговор? По нему тюрьма плачет. Игра идет в одни ворота, а точнее сказать - играют в поддавки с самими собой, причем игроки даже не отдают себе отчет в коварстве этого занятия. Представления об окружающем мире у них в точности такие, как у странницы Феклуши из "Грозы":

В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой - салтан Махнут персидский; и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и что ни судят они, все неправильно, И не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен. У нас закон праведный, а у них, милая, неправедный; что по нашему закону так выходит, а по ихнему все напротив.

"Предел положен". Все, что исходит от Америки, - подлая интрига, козни и заговор против России. Других забот у них нет. Спят и видят, как нас завоевать, расчленить и поработить. Ради этой заветной цели ни перед чем не остановятся. Евросодом, понятное дело, у Америки в прислужниках ходит. И только простые европейцы изнывают под этим двойным игом, с робкой надеждой обращая взоры к своему спасителю на востоке. Только там еще осталась настоящая вера, духовные скрепы, моральные ценности. Потому и злобствуют слуги антихриста, корчатся в бессильных попытках погубить Россию. Извести не изведут, но гадят много.

Такая примерно картина мира.

Но почему же публика верит всей этой ахинее? Неужели только потому, что ее произносит телевизор?

Есть мнение, что это специфика русской души. О русском легковерии писал академик Лихачев:

Центристские позиции тяжелы, а то и просто невыносимы для русского человека.
Это предпочтение крайностей во всем в сочетании с крайним же легковерием, которое вызывало и вызывает до сих пор появление в русской истории десятков самозванцев, привело и к победе большевиков... Несчастье русских - в их легковерии.

О том, как легко народ верил бредням бояр Смутного времени, позволял морочить себе голову, можно многое прочесть в "Истории" Карамзина, постоянно употребляющего слово "легковерие". Вот рассказ о состряпанном деле против Романовых:

Вельможа Семен Годунов, изобрел способ уличить невинных в злодействе, надеясь на общее легковерие и невежество: подкупил казначея Романовых, дал ему мешки, наполненные кореньями, велел спрятать в кладовой у боярина Александра Никитича и донести на своих господ, что они, тайно занимаясь составом яда, умышляют на жизнь венценосца. Вдруг сделалась в Москве тревога: синклит и все знатные чиновники спешат к патриарху; посылают окольничего Михайла Салтыкова для обыска в кладовой у боярина Александра; находят там мешки, несут к Иову и в присутствии Романовых высыпают коренья, будто бы волшебные, изготовленные для отравления царя. Все в ужасе - и вельможи, усердные подобно римским сенаторам Тибериева или Неронова времени, с воплем кидаются на мнимых злодеев, как дикие звери на агнцев...

А вот как Григорий Отрепьев решил назваться царевичем Димитрием:

Мысль чудная уже поселилась и зрела в душе мечтателя, внушенная ему, как уверяют, одним злым иноком: мысль, что смелый самозванец может воспользоваться легковерием россиян, умиляемых памятию Димитрия, и в честь Небесного Правосудия казнить святоубийцу!

Личность царевича должна была удостоверить перед народом его мать Марфа, и она сделала это, пишет Сергей Соловьев:

Царь встретил ее в селе Тайнинском и имел с ней свидание наедине в шатре, раскинутом близ большой дороги; говорят, Марфа очень искусно представляла нежную мать, народ плакал, видя, как почтительный сын шел пешком подле кареты материнской.

Происходит дворцовый переворот, царя Димитрия убивают, главарь заговорщиков Василий Шуйский садится на трон. Чем же он объясняет, что сам целовал крест на верность Димитрию, встречал его на Москве колокольным звоном, уверял народ, что это и есть чудесно спасшийся царевич, хотя при царе Федоре вел в Угличе следствие и объявил, что царевич сам себя заколол в припадке падучей болезни? Оказывается, это был результат колдовства, как гласит царская грамота - пресс- релиз, сказали бы мы сегодня:

...а как его поймали, то он и сам сказал, что он Гришка Отрепьев и на государстве учинился бесовскою помощию, и людей всех прельстил чернокнижеством...

Отрекается от самозванца и царица Марфа в особой грамоте. На нее, оказывается, колдовство не подействовало - она солгала, потому что смертельно боялась Лжедмитрия:

Он ведовством и чернокнижеством назвал себя сыном царя Ивана Васильевича, омрачением бесовским прельстил в Польше и Литве многих людей и нас самих и родственников наших устрашил смертию; я боярам, дворянами всем людям объявила об этом прежде тайно, а теперь всем явно, что он не наш сын, царевич Димитрий, вор, богоотступник, еретик.

Вполне могу себе представить царицу Марфу на телевизионном ток-шоу в сопровождении экспертов по чернокнижию и политологов-международников, раскрывающих публике глаза на злобные происки Литвы и Польши, действующих по указке мировой закулисы. Нынешнее время ведь тоже смутное, когда мутится зрение и происходит помрачение умов.

Но ведь советскому телевизору мы не верили, издевались над ним, пародировали. Почему же сегодняшняя аудитория Киселева, Соловьева и Мамонтова им в рот смотрит?

Парадоксальный ответ дал Салтыков-Щедрин в своей сказке "Обманщик-газетчик и легковерный читатель". У него там газетчик лжет, пугает публику разными напастями, а читатель всему верит, хоть с ним никакая напасть и не приключается.

Смекнул газетчик, что его обманы по сердцу читателю пришлись, - начал еще пуще поддавать. "Никакой, говорит, у нас обеспеченности нет! не выходи, говорит, читатель, на улицу: как раз в кутузку попадешь!" А легковерный читатель идет гоголем по улице и приговаривает: "Ах, как верно газетчик про нашу необеспеченность выразился!" Мало того: другого легковерного читателя встретит и того спросит: "А читали вы, как прекрасно сегодня насчет нашей необеспеченности газетчик продернул?" - "Как не читать! - отметит другой легковерный читатель, - бесподобно! Нельзя, именно нельзя у нас по улицам ходить - сейчас в кутузку попадешь!"

Но вдруг газетчику пришла фантазия правду писать: "Истина, так истина, черт побери! Обманом два каменных дома нажил, а остальные два каменные дома приходится истиной наживать!"

И начал он каждый день читателя истиной донимать! Нет дифтерита, да и шабаш! И кутузок нет, и пожаров нет; если же и выгорел Конотоп, так после пожара он еще лучше выстроился. А урожай, благодаря наступившим теплым дождям, оказался такой, что и сами ели-ели, да наконец и немцам стали под стол бросать: подавись!

Читателю читать истину очень понравилось. Тут-то с ним и вышел казус:

И вот, однажды, вышел легковерный читатель франтом на улицу... Не успел он несколько шагов сделать, как случилась юридическая ошибка, и его посадили в кутузку.

Ну а газетчик "четвертый каменный дом под крышу подводит и с утра до вечера об одном думает: чем ему напредки легковерного читателя ловчее обманывать: обманом или истиною?"

Сказка Щедрина (кстати, вырезанная по требованию цензуры из готового номера "Отечественных записок", что по-своему добавляет ей смысла) похожа на литографии Маурица Эшера, построенные на оптическом эффекте: смотришь на них и не знаешь, вверх ведет лестница или вниз, вогнута поверхность или выгнута. Когда же газетчик лгал, а когда писал правду? Последняя фраза как будто разъясняет, что лгал всегда, но нет ли и в этой фразе подвоха, выражаясь современно, фейка?

Описанное Щедриным очень похоже на случившееся с нами. При советской власти зритель-читатель на всякий случай не верил ничему, о чем ему сообщали газеты и телевизор, – у него был иммунитет к государственной пропаганде, что-то вроде прививки. Услышит он что-нибудь от телевизора – тотчас к приемнику, вражеские голоса послушать, пусть расскажут, как оно на самом деле было. Все ясно и понятно: здесь лгут – там правду вещают. Ну а потом наступила свобода слова - и действие прививки кончилось, газеты и телевизор стали резать такую забористую правду-матку, что иностранным голосам за ними было не угнаться. Проводить вакцинацию стало некому. Мятущаяся душа зрителя-читателя вздрогнула и привыкла к мысли, что пресса теперь говорит чистую истину. Тут-то пресса и превратилась опять в агитпроп. И всем стало хорошо, удобно и спокойно, потому что однозначности взыскует русская душа, а тут опять "мы", "они" и "наше дело правое".

Но есть и еще одна причина – комплекс вины, в отношении которого срабатывает механизм вытеснения. Об этом я прочел недавно в фейсбуке:

Осознать и признать реальность - означает признать себя частью страны- агрессора и, более того, страны-террориста. Взять на себя долю ответственности за кровавые преступления, которые прямо сейчас совершает твоя страна, - это слишком тяжело. Гораздо проще включить механизм отрицания реальности, безоговорочно и слепо верить в любую, самую нелепую и необоснованную информацию и дезинформацию, которая должна доказать себе самому, что мы, и я в том числе, не виноваты.

Я не сторонник концепции коллективной вины. Но вот коллективное самооправдание для меня совершенно очевидно. Об этом с горькой иронией писал Томас Манн, которого после Второй мировой войны "внутренние эмигранты" обвиняли в том, что он, эмигрант внешний, не возвращается на родину строить новую Германию:

Теперь они сообщают мне, что еще живы, что всегда тепло вспоминают меня и завидуют мне, счастливцу, живущему в швейцарском раю, что они, как я, конечно, понимаю, никогда не сочувствовали этим проклятым нацистам. Многие из непричастных, однако, состояли долгие годы в партии. Теперь они подробно рассказывают, как все эти годы они были одной ногой в концентрационном лагере, а мне приходится отвечать им, что всерьез принимать я могу только тех противников Гитлера, которые были в этих лагерях обеими ногами, а не одной ногой в лагере, а другой в партии.

Пелена с глаз у моих соотечественников рано или поздно спадет. И мы начнем все сначала. Как говорил в аналогичном случае Ланцелот: "Дракон вывихнул вашу душу, отравил кровь и затуманил зрение. Но мы все это исправим". И добавлял: "Работа предстоит мелкая, хуже вышивания".