Мы давно уже существуем в условиях какой-то затяжной, незатихающей войны, которая одну за другой уносит жизни самых незаменимых и самых лучших. Так что даже восприятие как будто притупляется уже, не давая в полной мере оценить величину и значимость этих потерь.

Сегодня вот – убит Андрей Миронов. Очередная жертва этой войны.

К сочетанию таких слов невозможно привыкнуть, не стыкуются они как-то друг с другом. Андрей Миронов, и – убит...

Лет шесть назад Андрей познакомил меня с Лейфом Ховельсеном, выдающимся норвежским гуманистом и последовательным христианином. В какой-то очень холодный дождливый день мы пришли в гостиницу при посольстве Литвы, где останавливался Лейф, и провели около трех часов в очень интересной беседе с этим удивительным человеком. Андрей не жалел сил помогать людям общаться друг с другом, выполняя как бы между делом роль переводчика. А встретиться или посодействовать встрече именно с этим человеком было для него чем-то особым, потому что идеи движения «морального перевооружения» или «инициативы перемен» были чрезвычайно близки Андрею. Он ездил в местечко Ко в Швейцарии на регулярные съезды движения, один из главных смыслов которого – стремление менять мир к лучшему через собственную личностную эволюцию к добру, через прощение и взаимопонимание. Рядом с Лейфом Ховельсеном, одним из основателей этого движения, Андрей смотрелся как родственник – настолько они были чем-то похожи. Несмотря на возрастную разницу - ведь Лейф участвовал в антифашистском сопротивлении еще в начале Второй мировой войны.

При содействии Андрея Миронова в России была переведена и издана книга Лейфа Ховельсена «Сквозь стену», кдючевой эпизод которой - момент прощения гестаповца, жестоко пытавшего Лейфа в застенках, когда роли поменялись и бывший палач оказался под стражей. Ненависть не останавливается, а умножается и совершает свою разрушительную работу в душах, сердцах и окружающем мире, пока кто-то не остановит ее состраданием, прощением и любовью, утверждал Лейф - и доносил теплоту этого понимания до множества людей в Европе. Андрей же был незаметным, но действенным проводником идей «морального перевооружения» в России.

Андрей был на удивление скромным человеком. Казалось, он специально стремится держать себя так, чтобы его не замечали, не приписывали ему заслуг, а воспринимали все, что он делает, как нечто само собой разумеющееся. При этом он умел проделывать в одиночку такую работу, какой могла бы заниматься целая организация. И конечно же, он был патологически бескорыстен.

Я познакомилась с Андреем в 1989 году, когда вместе с Нийоле Садунайте, бывшей политзаключенной из Литвы, зашла к Валерию Сендерову, у которого квартира была в то время одновременно пресс-центром для иностранных корреспондентов, штабом Международного общества прав человека и московским филиалом редакции «Русской мысли». Вслед за нами к Валерию пришел какой-то вдумчивый европеец с молодым переводчиком, и завязался разговор, касавшийся положения дел в стране и проблем прав человека. Переводчик работал мастерски. Узнав, что по основной специальности наш зарубежный собеседник – врач, Нийоле поделилась тревогой о здоровье Ольги Тихой, вдове погибшего в пермских лагерях украинца Олексы Тихого. Врач стал задавать детальные вопросы, с Ольгой связались по телефону, и меня удивило, как ловко справляется переводчик с фактически синхронным переводом, требующим специальных познаний. Лишь в конце беседы мы узнали, что он тоже политтзек, вернувшийся из заключения в первую волну горбачевской амнистии, что языки он изучил самостоятельно и что это вовсе не главная его работа.

Вскоре мы стали очень часто видеться с Андреем в связи с деятельностью наспех созданной группы в защиту политзаключенных. Регулярные собрания группы проходили у меня дома. Андрей жил недалеко от меня и почти не пропускал наших посиделок. В группу входили Кирилл и Пинхос Абрамович Подрабинеки, журналистка Марина Перевозкина, Ася Лащивер, другие заметные люди. Андрей был тихим и немногословным на фоне нашей довольно шумной компании, но советы давал всегда по делу и в работе был человеком, можно сказать, незаметным – и незаменимым.

К нам тогда регулярно приходили освобождавшиеся, но взять интервью у Андрея почему-то не приходило в голову. Наверное, потому, что он воспринимался как защитник политзаключенных, а не как объект защиты. Он много говорил о других людях, а о своем тюремно-лагерном опыте почти не рассказывал. Только по отдельным обмолвкам можно было понять, что он пережил тяжелый прессинг во время следствия.

А судебно-следственная эпопея Андрея такова. Его арестовали в августе 1985 года и держали под следствием в тюрьме Ижевска. В апреле 1986-го Верховный суд Удмуртии приговорил его к четырем годам колонии строгого режима и трем ссылки. Приговор, надо сказать, был диким: распространение (передача для чтения своим знакомым) "Колымских рассказов" Варлама Шаламова и работы «Социализм как явление мировой истории» Игоря Шафаревича, разговоры в узком кругу на политические темы с критикой режима и прослушивание зарубежных радиостанций – вот все, что вменялось Андрею. В Москве за такое вряд ли бы тронули. А вот в глубинке КГБ лютовал, и Москва это поддерживала. В конце июля 1986 года Верховный суд РСФСР оставил приговор в силе, несмотря на начинавшуюся перестройку.

Андрей наблюдал неутешительное поведение знакомых, дававших обильные показания против него, предательство друзей, способное приводить к полному упадку духа. Но своей вины он не признал, в содеянном не раскаялся, никаких показаний на других не дал. Срок отбывал в политической зоне в Мордовии. Освобожден был в первой половине 1987 года. И сразу же занялся деятельностью в защиту оставшихся политзаключенных, активно используя при этом знание языков. Ему легче, чем нам, было информировать о положении дел с правами человека в стране иностранных корреспондентов и представителей международных правозащитных организаций.

Когда политзаключенных советского периода уже выпустили (этот процесс длился около четырех лет), Андрей чутко следил за политическими делами новой эпохи. Помню его на процессе псевдошпиона Вила Мирзаянова. Мы стояли в пикете напротив здания суда, а Андрей общался с иностранцами, растолковывая им, по-видимому, суть происходящего.

Андрей очень переживал за Стаса Дмитриевского во время его процесса в Нижнем Новгороде. Мы часто говорили с ним об этом по телефону. Андрей говорил, что Дмитриевского судят так же, как нас судили в советское время, что пошли уже процессы в духе тогдашнего преследования инакомыслящих, что об этом нужно говорить. Он активно информировал об этом деле своих знакомых в Европе, и то, что Стаса не посадили тогда, отчасти и его заслуга.

В Чечню Андрей стал ездить с самого начала активных боевых действий. Его видели в самых опасных точках Грозного во время бомбежек в январе 1995 года. На протяжении всей первой войны Андрей был организатором и участником разнообразных переговорных процессов, относясь при этом сдержанно и беспристрастно к обеим сторонам конфликта.

Андрей участвовал в гражданских акциях, в пикетах и митингах, и его неоднократно задерживали. Однако он никогда не выходил в первые ряды, не разворачивал больших плакатов, а стоял где-нибудь сбоку, почти незаметно, разговаривая с кем-то или просто тихо присутствуя. Его можно было встретить и на Стратегии-31, на митинге на проспекте Сахарова либо на Болотной, но более всего – на мероприятиях против войны или в защиту политзаключенных.

В последний раз я видела Андрея у Замоскворецкого суда в день чтения приговора болотным узникам 21 февраля. Помню, я выразила радость, что много людей пришло, а он посетовал, что мало. Мы много говорили об Украине. И слушали рассказ стоявшей рядом девушки, которая побывала на Майдане и делилась светлыми впечатлениями.

Просматривая фотографии того дня, я с грустью увидела, что снимала в том момент все вокруг – толпу людей, автозаки, плакат «Свободу узникам 6 мая», повисший с воздушными шарами на проводах. А вот Андрея не сфотографировала. Видно, неловко было в упор снимать человека, не любившего сниматься. Но зато я обнаружила фотографию Андрея, сделанную месяцем раньше в холле Замоскворецкого суда во время прений сторон на процессе. Видно, это одна из последних его фотографий, и я рада, что многие перепостили ее уже у меня с фейсбука.

Андрей был убежденным противником войны, сторонником исключительно ненасильственных методов борьбы и мирного разрешения конфликтов. Он восхищался Майданом и горячо поддерживал его. Но он не мог поддержать силового решения проблемы Донбасса. Когда многие из нашей оппозиции, включая бывших правозащитников, высказались в том или ином виде за беспощадное подавление, Андрей просто поехал туда, чтобы наглядно показать, чем оборачивается подобное решение политических проблем и каково в результате приходится ни в чем не повинным жителям, многодетным семьям, старикам и детям.

За это и поплатился жизнью.

Может быть, вчитываясь в этот последний его репортаж, вглядываясь в фотографии, сделанные тридцатилетним Энди Роккелли, погибшим вместе с Андреем, люди убавят воинственный пыл и задумаются о том, что есть вещи куда более важные, чем политические настроения и пристрастия. Если не ради человеколюбия как такового, то хотя бы ради памяти об Андрее.