Я, признаться, поклонник Ирины Павловой. И, не утаю, поклонник Лилии Шевцовой. Обеих с удовольствием читаю, радуюсь совпадению их верных оценок, огорчаюсь совпадению упущений. О медведевщине обе независимо написали одно и то же, и ничего тут не прибавишь, только повторишь. Но тональность разная. У Павловой – плохо и будет хуже, минор. У Шевцовой – не то что мажор, но надежда, поскольку ей кажется, что агония началась.

Павлова утверждает: «Мы имеем дело не с агонизирующим, а со вполне молодым режимом, которому только предстоит пройти до конца цикл своего авторитарного развития». Дальше справедливо сказано о нынешней диктатуре и ее нераскаянных повадках «расширения границ, развития военной промышленности, дальнейшего закрепощения народа и воспитания его в духе служения власти». Золотые слова! Хоть названы черты не молодости, а советского порядка. И все же, оказывается: «Самой главной проблемой современной России остается неспособность прогрессивной общественности действовать независимо от верховной власти». Потому, что «либеральной общественности не хватает трезвого взгляда на окружающую действительность».

Шевцова тоже бранит либерально настроенные слои за веру в медведевскую модернизационную мантру. И выявляет практический смысл этой веры. Показывает, что ее ресурсы ограничены, что власть их почти исчерпала и «будет вынуждена прибегать к более жестким мерам выживания». Отлично сказано! Но и у Шевцовой «остается один способ добиться перемен – через давление снизу».

Но к давлению снизу дело не сводится. Пусть большевик Лимонов объясняет, что надо бы в декабре не на Болотную идти, а на площадь Революции, а оттуда, понятно, на Кремль - и жили бы нынче в другой стране. Лимонов – артист, художественная натура, воображение богатое, отчего же не вообразить, что двести тысяч дружно пойдут на штурм. Нечего ему слушать наши глупости, что из двухсот пошло бы хорошо если тысяч пять, а скорее полторы, привычные Триумфальной. В том и сила большевиков, что они на реальность не озираются, а свое воображение считают реальностью. Нет таких крепостей, которые они не могли бы взять. Жить с этой мыслью весело, пока крепости не сдают. Но серьезным аналитикам, знающим, что у власти есть «более жесткие меры выживания», не стоит полагаться на одно лишь давление снизу.

Что толку обличать либеральную общественность, да еще не объяснив, кого имеют в виду? Это словосочетание у нас как «троцкизм» в тридцатые. В верхах партии троцкистов было немного, сам Троцкий был там чужаком, но тысячи видных партийцев погибли с ярлыком троцкиста. Так и нынче Касьянов, путинский премьер, - либерал, и вернейший Кудрин тоже либерал, и нет таким числа. Павлова верно говорит, что общественная деятельность должна быть независима от верховной власти. Не ошибается, говоря, что у нас диктатура. Но возможна ли при диктатуре независимость от верховной власти? Вот и нет у нас либеральной общественности, лишь одинокие либералы, если пишущие, то не имеющие издателей, и как мы только что видели, им, начиная с робкого Явлинского, нет хода даже на порог. Зато есть либерал-демократическая партия.

У нас либерализм стал синонимом терпимости, а он залог свободы. У терпимости и свободы разные действующие лица. Терпимости мы ждем от властей, от соседей, хотим, чтобы за анекдоты не расстреливали. А свобода – наше дело, наше право на то, что считаем нужным. Понятно, ни та ни другая не безграничны - мы не свободны ходить в Эрмитаж или в церковь нагишом, а терпимость проявят тем, что за хождение накажут не слишком строго. Всякий желающий ощущать себя на гражданке свободней, чем там, где действует устав, – уже либерал.

Либерализм начинается тем, что, не спросясь у власти, создаешь партию или открываешь ремонтную мастерскую. О том и другом власть надо известить, но не более. А наша вертикаль сочла, что ничего без разрешения нельзя, вот и не допускает либерализма.

6 мая представления власти о взаимоотношениях с народом стали еще наглядней. Демонстрантов ловили у не оговоренной Манежной, хотя, с детства зная все проулки и проходные дворы к северу от площади (а к югу от нее Кремлевская стена), мне трудно понять, как люди к ней приблизились сквозь оцепление. Но, так или иначе, власть не допустила недозволенного. Но зачем она превратила веселую демонстрацию по Якиманке в побоище на Болотной? Зачем усложняла проход? И не старалась подчеркнуть, что дозволенное возможно, а негодовала, что пришло около ста тысяч - не двести тысяч, как в прошлый раз, но и не пять, как она предполагала. А вроде ей-то и надо, чтобы беспорядков не было, чтобы с ней договаривались, радуясь немногому. 6 мая показало, что вовсе она не этого хочет, а чтобы подчинялись и все тут.

Шевцова это, в другой связи, сказала наперед: «Конкуренция и верховенство закона – это подрыв властной монополии». Оттого и нет у нас ни конкуренции, ни верховенства закона.

Горбачев, придя к власти, понял, что советская система уже почти съела страну и этой системе ради своего спасения надо потесниться Для коммуниста понять это – подвиг. Другое дело, почему он не смог систему спасти и что за строй установили Ельцин с Путиным. Ко всему этому страну привел глубокий кризис советского хозяйства с конца семидесятых, совладать с которым советскими методами уже не могли. Выбор у Горбачева, да и всего Политбюро, был один: гражданская война или «перестройка». С тех пор коренные проблемы не разрешились - значит, тот же выбор и перед Путиным. Но ему уже поздно сулить «правильную» советскую власть, а демократии он не хочет. Потому 6 мая на Болотной, сочтя давящих снизу слабыми, стали давить сверху.

Шевцова и Павлова тоже находят давление снизу слабым. И правильно. Сила давления снизу зависит не от артистизма типа лимоновского, но от обстоятельств, собирающих на площадь, как 19 августа 1991-го. Пока низы слабы - в Москве и сто тысяч немного, - их давят. Это и есть «более жесткие меры выживания». Могут и еще пожестче. Но поспешность жестокости выдала, что обстоятельства не в пользу Путина.

Вещи идут своим ходом, тем самым, который вынудил сменить Брежнева и Андропова на Горбачева. Россия и при них была богата людьми, способными работать, и многим другим. Но внеэкономическая система несовместима с современным развитием, и мы не справлялись с ролью второй державы мира, она требует больших расходов. Ельцин, распустив СССР, избавился от нужды помогать республикам. А Путину еще пофартило с нефтью. Но вещи продолжают свой ход, а правящий слой, наполовину еще советский, с ним не сообразуется, надеется на божью нефтепомощь. И выдает государственное хозяйство за рыночное. Стать таким ему не дают, надеясь оттянуть кризис, который усилит давление снизу.

Павлова права, нынче дело плохо. Двадцать пять лет упущены. Но это не значит, что пропали и будущие двадцать пять, и все последующие. Еще не агония, но кризис не прошел, а углубляется. Иначе власть не демонстрировала бы открытое насилие над гражданами на площадях столицы.