В этот вторник участников акции у ЦИКа «Остановим диктатуру!» винтили, что называется, не по-детски – очевидно, сверху была спущена команда на «жесткач». Меня, когда оттащили за автозаки (подальше от ненужных глаз), ткнули несколько раз кулаком и, кажется, ногой (слава богу, на мне был толстый тулуп ) - я думал, потому что я громко кричал «долой фашистских полицаев!», но потом оказалось, что так или иначе досталось всем, и даже Вера Лаврешина, пожилая женщина на костыле, получила пару ударов по голове. А уж что творилось в другом автозаке, здесь уже описала Надежда Низовкина (съемка акции и винтилова вот).

Автозак тронулся, проехал совсем немного и встал перед ОВД «Китай-город». И тут в него вваливается сияющий Леха Окопный, как всегда в штатском. Напомню, что Окопный по прозвищу Копчик – оперативник центра «Э», описанный многими и в том числе мною. Самые прославленные (но далеко не единственные) его подвиги состоят в том, что в 2007 г. он с друганами забил в Серпухове битами до смерти нацбола Юру Червочкина, а этой осенью задержал и обезвредил 6-летнего экстремиста Ваню Аксенова, сына другого нацбольского лидера. Недавно появилась также информация о подвигах Копчика во время чеченской войны. Чеченскую кампанию Копчик воевал в Чернокозово и зверствовал так успешно, что обзавелся многочисленными кровниками и в конце концов был вовсе отозван с Кавказа ради собственной же безопасности («Если он поедет на Кавказ, ему там отрежут голову», - мечтательно говорят другороссы).

Итак, в автозак вваливается этот достойнейший представитель наших правоохранительных органов и первым делом выхватывает из числе арестантов другоросса Диму Колесникова (прозвище Колесо) и велит вести в ОВД. Затем осматривает автозак вновь, видит меня, и лицо его расплывается в выражении живейшей радости – словно брата родного после долгой разлуки увидел. Делает знак рукой: «На выход!». «Представьтесь!» - говорю. Он указывает менту, мент меня выводит. На выходе Копчик чуть не обниматься лезет со своей всегдашней радушной фамильярностью: «Ну, здорово!» «Я вас не знаю». «Как статьи писать - знаешь, а теперь нет?» «Да, когда статьи пишу – знаю, а сейчас не знаю».

Заводят в отделение, начинают оформлять. Кто-то из ментов острит: «Быстрее, чтобы не задерживать достойных людей». Я говорю: «Единственные достойные люди здесь – мы». Копчик: «Почему? Обоснуй». Я смотрю на него: «Да хотя бы потому, что мы никого не убивали». С Копчиком что-то делается, и он начинает кричать: «Это клевета! Вы обвинили человека в уголовном преступлении! Какое вы имеете право? Какие у вас доказательства?» «Но ведь я, кажется, не называл фамилий? А? На воре шапка горит, а в данном случае – на убийце». Клянусь, это не «остроумие на лестнице» - я воспроизвел наш диалог слово в слово, с точностью протокольной (сказал бы я, если бы слово «протокол» не ассоциировалось у меня с лживыми ментовскими бумажками).

Всего Копчик выхватил четырех человек: двух другороссов (Диму Колесникова и Сергея Заплавнова по прозвищу Творог) и двух беспартийных активистов - меня и Дмитрия Смирнова. Остальных увезли в ОВД «Тверское», где на них составили протоколы по статье 20.2. (несанкционированный митинг) и отпустили. А нас ждала другая судьба, и я это понял из разговора Копчика с ментом, в котором Окопный упоминал статью 19.3 (неповиновение законным требованиям полицая) и видеодоказательства наших сопротивлений и неповиновений. Очевидно, как это часто бывает, был спущен некий «лимит» на суточников, отобрать же достойнейших было поручено именно Копчику.

Копчик ушел, а нас посадили в «обезьянник» (представляющий собой в "Китай-городе" обнесенный решеткой угол в холле) и стали пробивать по базе данных. После этого к клетке подходит мент и сообщает, что Творог – чемпион по задержаниям (49 задержаний – Творог возгордился и приготовился на следующий вторник торжественно отпраздновать юбилей). Дима Смирнов, еще осенью державший первое место, скатился на второе (46 задержаний), мне мент присудил бронзовую медаль (38), а вот Колесникову, по мнению мента, «надо еще много поработать». На самом деле Колесо вообще вне конкурса, потому что он сидел и к тому же его возили на расстрел (в 2006 году, в Барнауле, после неудачной попытке завербовать; ночью эфэсбешники вывезли на кладбище, приставили к голове пистолет, выстрелили над ухом и укатили).

Составили протоколы, из которых я с интересом узнал, что, оказывается, когда нас задерживали, «сотрудники полиции Дубинкин Д.С. (клянусь, это реальная фамилия полицейского! – П.Ш.) и Улитин Н.Н. подошли, представились, потребовали от Шехтмана П.И. прекратить мероприятие, на что последний ответил категорическим отказом. На законные требования пройти в полицейскую машину для оформления протокола Шехтман П.И. стал вырываться, отталкивать руками, хватать за форменное обмундирование, пытаясь создать суматоху среди граждан, упирался руками и ногами, тем самым демонстрировал отказ от выполнения законных требований и препятствовал выполнению ими служебных обязанностей, чем выполнял требования ч. 1. ст. 19.3 КРФоАП». Текст, как всегда, был типовой, такие протоколы были у всех. Дима Смирнов обрадовался неувязке: протоколы по статье 20.2 (несанкционированный пикет) на нас составлены не были, а если так, спрашивал Смирнов, то для составления какого же протокола якобы звали нас в машину? Неужели о неповиновении – т.е. они заранее провидели, что мы будем сопротивляться и не повиноваться? «Да, это очень веское, и даже решающее обстоятельство... но, увы, не для нашего суда», - подумал я.

Привели старушку лет 80-ти с тремя огромными сумками, пойманную на том, что продавала какие-то соленые огурцы. «Я ей говорил: чтобы тебя больше не видел, а она на следующий день снова пришла!» - ругался мент. «Да где же, меня три месяца не было, я болела! - возражает старушка. - Я и всего-то успела продать одну банку!» «А вот сейчас сумки твои конфискуем, а тебя к судье, он выпишет тебе штраф тысячи в три». Старушка в слезы: «Да где ж я три тысячи-то возьму!» «А это уже не наше дело». Продержали несколько часов и выкинули из отделения вместе с сумками часа в три ночи, когда уже никакое метро не ходит. «Тоска!» - бормотал Колесников, глядя на все это. А я почему-то вспоминал о солнечной стране Тунисе.

Ночь провели тут же, на лавке в клетке, что, конечно, не очень удобно. Впрочем, это был настоящий отель по сравнению с той камерой-душегубкой в Тверском ОВД, в которой, как потом оказалось, провели ту же ночь Низовкина и Стецура (был я там и сам - слава богу, не больше пары часов).

Лежа на лавке, а думал, как вести себя в суде. Мой опыт говорил, что попытки защищаться по всем правилам либо не дают никакого эффекта, либо дают эффект строго обратный: судья начинает смотреть на подсудимого как на личного врага, препятствующего нормальному течению правосудия. Я это понял после своего первого задержания, еще на Марше несогласных, когда честно пытался играть в суде по всем формальным правилам, как в американских фильмах. Получив на руки приговор, где говорилось, что я дал такие-то показания, но они «опровергаются» рапортом и протоколом, я в этой игре навсегда разочаровался. Потом был суд над Строгановым, на котором я и еще человека три единогласно свидетельствовали, что никаких требований – ни законных, ни противозаконных – полиция к пикетчикам не предъявляла, а просто, не говоря худого слова, начала винтить. Против нас четырех было два «свидетеля»-омоновца, долдонивших, как они долго и вежливо упрашивали нас разойтись и пройти для составления протокола. И что же? Судья Комлев нашел, что показания омоновцев последовательны и непротиворечивы, а наши показания пристрастны, так как мы знакомы со Строгановым – и влепил Строганову те же двое суток, что и Позднякову, у которого вовсе никаких свидетелей не было. И это было еще по-божески, потому что после 5 декабря, рассказывают, тех, кто признавал протокол, отпускали, выписав штраф, а тех, кто пытался отрицать и защищаться, закатывали на 10 суток. Некоторые мои знакомые, включая Диму Смирнова, обожают троллить судей с помощью разных юридических крючкотворств, но мне Бог таких талантов не дал; признаваться было бы, что называется, «западло» - а потому я решил избрать путь, наиболее соответствующим моему отношению к этому действу вообще: отказаться от участия в нем.

В суд сначала увезли Колесо с Творогом, потом забрали меня. Захожу, навстречу мне выводят Колесникова. «Сколько»? Показывает пальцами: 3. Ну, думаю, это нормально (я ждал, что будут давать суток 5). Колесников вел себя стандартно, т.е.: признал участие в пикете, но отрицал, что оказывал сопротивление и неповиновение (действительно, его просто вырвали из сцепки и поволокли в автозак), и указывал, что никто нам не представлялся, формальных требований не предъявлял и причин задержания не разъяснял. Судья Стеклиев (сменивший легендарную Ольгу Боровкову) по ритуалу вызвал двух омоновцев, которые, как рассказывал Колесо, зачитали свои «свидетельские показания» по бумажке, а один просто по слогам, так что даже судья удивился. За Колесниковым судили Творога, который думал троллить судью тем, что гордо заявил: да, не повиновался! Судья же испытал прилив благодарности за то, что Творог избавил его от необходимости «допрашивать свидетелей» и прочей мутотени, и в благодарность дал двое суток, учитывая признание И РАСКАЯНИЕ (если бы речь шла не о Стеклиеве, чрезвычайно серьезно относящемся к себе и своим «высоким обязанностям», я бы решил, что со стороны судьи тут была ирония и тонкий троллинг). За Творогом шел я. Прежде всего я отказался отвечать на вопрос, признаю ли себя виновным, а затем сделал формальное заявление: «Поскольку я не верю в справедливость, беспристрастность и независимость путинского суда как института, я отказываюсь участвовать в процессе». Стеклиев выслушал и позвал сотрудников полиции Дубинкина Д.С. и Улитина Н.Н., которые стали, правда, без бумажки, близко к тексту пересказывать протокол. Я на все вопросы отвечал: «Прошу удалить меня из зала». Было очень интересно, как среагирует судья и что он в результате выпишет. Но ничего - получил те же трое суток, что и Колесо. Когда меня уводили, в зале Дима Смирнов уже готовился дать бой по всем правилам искусства – рядом с ним сидела правозащитница Елизавета Приходина, а в коридоре толпились многочисленные свидетели.

Из суда отвезли обратно в "Китай-город". Часа через три вводят Смирнова. «Сколько?». Показывает пальцами: 5. «Ну вот, будешь знать, как искать правды в нашем суде».

Засим отвезли в спецприемник, где я при оформлении попросил поселить нас всех в одной камере – так и сделали. Камера большая, метров 50, с десятью двухъярусными койками. В углу у двери огорожен занавесочкой «санитарный уголок» - унитаз и раковина. На тот момент в 20-местной камере было 13 человек. «Ого, да тут даже горячая вода есть!» - вскричал Колесо с видом человека, попавшего в рай, и начал вспоминать, как в Барнауле в шестиместной камере было набито 16 человек и как там же он отбывал 15 суток в одиночке, куда запрещали передавать даже зубную щетку и книги. Книг у нас, кстати, был неплохой выбор. Я читал Стругацких, а через койку хулиган, попавший за пьяный дебош, сидел с "De profundis" Оскара Уайльда.

Общество было примерно такое, как в любой больничной палате – ибо «суточники» в основном автомобилисты, попавшие под арест за свои автомобильные прегрешения. Был наркоман, попавший за мак, но у того была ломка, он молчал и глотал выданный ему феназепам. Специфический тюремный колорит вносил мужичок, который уже отсидел полтора года и готовился сесть вновь. Но в данном случае мужичок получил 5 суток просто за то, что он, стоя у собственного подъезда, «безадресно нецензурно выражался» после ссоры с женой. Были случаи еще более вопиющие. Посреди ночи привозят тихого такого старичка. «Как, и этот тоже хулиган?» Оказалось, обложил матом собственную жену в собственной квартире, когда жена пыталась отобрать у него бутылку коньяка. Жена в пылу ссоры вызвала участкового, результат – 10 суток. Ввели, в некотором обалдении, автомобилиста, который не оплатил штраф в 500 рублей (непристегнутый ремень). Когда его повесткой вызвали в суд, гаишники сказали: «Да не парься, выпишут тот же штраф в двойном размере». Выписали трое суток.

Поскольку режима на сутках нет, то несвободы в смысле зависимости от чужой воли почти не ощущаешь – ты заперт, но в остальном представлен самому себе. Выводят из камеры три раза в столовую и после обеда – на часовую прогулку. Прогулка в узком коридорчике между спецприемником и бетонной стеной (30 шагов на 3 шага – специально мерил), с сеткой наверху, доставляет мало удовольствия, но воздухом дышать необходимо: в камере душно и накурено.

Покидая спецприемник, я сказал ментам, к их некоторому удивлению: «До новых встреч!»

В заключение я хочу выразить особую благодарность хорошему человеку, капитану Алексею Владимировичу Окопному, за то что он организовал мне эту познавательную экскурсию. Нет, я не шучу и не бравирую. Согласитесь, что в моем положении, имея уже 38 задержаний, просто неприлично ни разу не побывать на сутках. С некоторых пор я начал стыдиться глядеть в глаза товарищам и заподозрил сам себя: уж не подсадная ли я утка? И вот наконец благодаря заботам капитана Окопного мои мечты начали сбываться. Теперь у меня есть даже «справка об освобождении» - и с ней я наконец чувствую себя полноценным революционером.