Ирина Павлова утверждает, что оппозиционная либеральная общественность в тупике. Утверждение неоспоримое. Странно лишь датировать его нынешним днем. Тех, кого Павлова в эту общественность включила, трудно было счесть противниками режима и до кризисных тупиков. Они лишь номинальное продолжение либеральной общественности, потерпевшей крах в 1993-м. Тогда, после боев с Верховным Советом, Ельцин, провел выборы первого парламента новой России, но не пожелал избирать ее первого президента. И до 1996-го пребывал в этой должности как бывший президент РСФСР.

Тем и кончились надежды преобразить страну. Началась Чечня. Либеральная общественность не стала демократической оппозицией Ельцину. Многие ушли из политики и печати. Вперед вышли новые фигуры, как бы тоже либеральные. Они-то, что Павлова зорко заметила, и называют ныне власть Путина слабой. А Медведева - либералом, внушая, что есть выбор меж членами тандема, словно выбрать можем мы, а не они без нас. И вспоминают славные ельцинские денечки, когда номенклатура обустраивалась в декорациях, прошедших евроремонт.

Конечно, Павлова права, досадуя, что настоящей оппозиции, независимой от власти, в России нет: не было до революции и в советское время, нет и сейчас. А прежде не было лишь легальной оппозиции, признанной властью. Но ее и не могло быть - ведь по крайней мере с XVIII века, в России не было и нет законной власти. Правят узурпаторы. Последний законный русский император Иван VI Антонович, правнук старшего царя Ивана V, в 1741 году был свергнут и заперт в тайную тюрьму незаконной дочерью младшего царя Петра Елизаветой, а в 1764-м убит при совсем уже незаконной царице Екатерине II.

Что взять с царей? А коммунисты незаконно правили нами 74 года. Они, правда, провели единственные в российской истории свободные выборы в Учредительное собрание, но, не получив там большинства, его разогнали и до Горбачева даже относительно свободных выборов не проводили. Узурпатором стал в 1993-м и Ельцин, в 1991-м триумфально избранный президентом РСФСР. Смешно говорить об избрании Путина, - он наперед получил этот пост и сам провел выборы. А потом поставил за себя Медведева. Никто из них, конечно, не мог допустить легальную оппозицию, которая первым бы делом указала на незаконность их власти.

Но Герцен, еще при Николае I открывший в Лондоне Вольную русскую типографию, издания которой с трудом, но порой доходили до России , был все же оппозицией. Прокламации, за недоказанное в суде сочинение которых посадили Чернышевского, распространяла оппозиция. То, что даже при Александре Николаевиче власть не признала законность оппозиции, характеризует власть, но не опровергает наличие оппозиции, которое отвергает Павлова.

Еще более странно говорить об отсутствии фактической оппозиции в Гражданскую войну или при Сталине. Сталин не безумец, он вполне сознавал, что делает. Он видел, что большинство населения, особенно крестьянство, против него. А боролся он не просто за власть, а за власть, утверждавшую ленинский большевизм в отдельно взятой стране, и большевистское мировоззрение разрешало ему убивать несогласных миллионами.

А по Павловой беда в том, что «интеллигенция в 1930-е годы закрыла глаза на трагедию деревни в период коллективизации, а затем на массовую «зачистку» простых людей по так называемым лимитам на репрессии», что «ее внимание было приковано к показательным процессам над бывшими партийными руководителями – Зиновьевым, Каменевым, Бухариным, Рыковым». Но поэт тогда сказал:

Наши речи за десять шагов не слышны,
Только слышно кремлевского горца,
Душегубца и мужикоборца.

Не «закрыл глаза», а навеки определил главное в Сталине - «мужикоборец» - и дал нам знать, что речи за десять шагов не слышны. А Павлова из того, что не слышны, вывела, что их и не было. И погиб не один Мандельштам, но чуть не треть тогдашних писателей, не подсчитывая прочей интеллигенции.

Даже Зиновьев и Каменев, когда Сталин вещал от имени партии, отвечали: «Партия не опрошена». Стоит признать, что Россия была тогда не опрошена, как не опрошена и теперь. Малые опросы при наличии соображений, искажающих ответ, не репрезентативны - показательны только сами открытые и демократические процессы, которых у нас не было и нет.

Удивительнее всего, что у Павловой и слово «диссидент» стало оскорблением: «так и останутся диссидентами» («страшно далекими от народа»). Между тем диссиденты, от Сахарова и Солженицына до уже в перестройку погибшего в застенке Анатолия Марченко, были нелегальной оппозицией послесталинской советской власти. Можно говорить, что они идеалисты, что дали осознавшей катастрофу части правящего класса оттеснить себя от хода событий, а строй, хоть после 1985-го и 1991-го и ощутимо трансформировался, все-таки не сменился. Однако, их мужество возрождало в массовом сознании возможность несогласия с властью, хотя бы в одиночку, а нужда в нем – Павлова это признает – не исчерпана.

В правящем классе шли свои распри: ГКЧП надеялся силой удержать прежний режим (КПРФ еще хочет вернуться к нему). Реформаторы во главе с Горбачевым надеялись уступками, не портящими идеологическое обличье, режим укрепить. А средняя номенклатура, чтившая Ельцина, рада была с ходу избавиться от идеологии, несообразной с практикой и пусть лишь формально, но стеснявшей обогащение среднего начальства. Не все вчерашние герои-диссиденты устояли в оппозиции к укреплявшей свои позиции номенклатуре, старой и новой. Сахаров, как показало его предсмертное выступление, устоял, Солженицын нашел с Путиным общий язык. Но это не повод перечеркнуть диссидентство.

Павлова пишет: «Первый и обязательный шаг на пути превращения оппозиционной общественности в оппозицию – это согласованный трезвый интеллектуальный анализ действий власти. Я утверждаю, что такого анализа до сих пор не существует». Неужто свойства советской власти, да и уже двадцатилетней нынешней, еще не изучены? Можно, конечно, уточнять детали различий НЭПа и военного коммунизма или сталинского режима с кодифицированной идеологией и ельцинско-путинского, отвергшего идеологию, точнее, ее жесткую кодификацию. Но Збигнев Бжезинский в ходе анализа различил сходство лидеров нынешнего российского порядка и довоенного итальянского. Отбросив марксистскую утопию, из которой рождался советский режим, нынешний режим остался без внешних отличий от других тоталитарных.

В наших СМИ при всей бдительности контроля тоже проскакивали аналитические статьи, возможно, не попавшиеся Павловой на глаза. Это не страшно. Страшит ее надежда на не просто серьезный, а «согласованный» анализ. А именно готовность оппозиции девяностых согласовывать взгляды с фрондировавшей частью правящего класса, желавшей удобных ей перемен, отдала руководство переменами правящему классу. Но согласование противостоящих власти осмыслено лишь тогда, когда выясняется, какие тенденции люди поддерживают. Если Сахаров выражал Горбачеву условную поддержку, требуя реформ, то после него, после 1993-го и 1996-го, диссиденты и либералы оказывали Ельцину безусловную поддержку: они сдались номенклатуре, не получив массового и гласного контроля над ее действиями, и «согласование» лишь закрепляло капитуляцию.

Павлова назвала свою статью «Как стать оппозицией», но у нас нельзя стать законной оппозицией без согласия незаконной власти. Об оппозиции вспоминают перед выборами и лишь напоказ. Ничего другого незаконная власть не терпит, и пока она сидит, надежды на легальную оппозицию беспредметны. А «незаконная», если бьют по головам, - удел немногих, хоть это не единственная причина слабости нынешней оппозиции.

Оппозиционная общественность, не только либеральная, проглядела победу номенклатуры. Проглядела от веры, что правящий класс хоть поневоле отстаивает интересы страны, а он занят собственными. Положение в России плохое, уровень жизни и производительность труда низки, но правящий класс в порядке, государство номенклатуры опекает и новую, олигархическую, и старую, бюрократическую. Победившему правящему классу ничто не грозит. Угрозы извне, отвечавшие на разжигание мировой революции и наши захваты окрестных земель, на обозримое будущее отпали. Нет на свете страны, готовой атаковать Россию, хоть правящий класс нас этим пугает.

Внутренних угроз он тоже не боится. Народному возмущению не свалить тоталитарную силовую вертикаль. При всех недочетах нашей армии, победа над собственным населением ей обеспечена тем, что главнокомандующему хватает решимости расправляться с безоружными. Всерьез правящему классу грозят лишь, как в начале восьмидесятых, последствия его хозяйствования, если нет компенсаторных источников. Будь при Горбачеве баррель нефти 120 долларов, не бывать бы перестройке. А был он 10. Да и падение этих цен в первую голову сказывается не на «элите».

Ирина Павлова лучше многих сознает безжалостность власти к стране. Вот и досадно, что и она сеет иллюзию, будто эту власть нетрудно свалить. А первая битва за свободу России проиграна. «Мягкий» тоталитаризм стабилизировался. Он не будет вечен, даже ожесточаясь. Но рухнет не оттого, что его согласованно проанализируют, а потому, что люди уткнутся в тупик, как в СССР, получая удостоверения с фотографией на покупку продуктов. И кто-то это скажет. Те самые диссиденты, которых Павлова напрасно бранит. Они-то и начнут новую битву. Лишь бы не дали себя опять облапошить.