Я рад, что информация о создании Правозащитного совета привлекла некоторое внимание в СМИ. Должен сделать несколько замечаний в этой связи.

Учреждение Правозащитного совета ни в малейшей степени не связано с отставкой Эллы Александровны Памфиловой, а сам учреждаемый нами совет никак не может стать альтернативой Президентскому совету, как это обозначено в материале Элины Билевской. Объясняю совершенно очевидную, казалось бы, разницу между этими двумя структурами. Президентский совет – консультативный орган, формируемый Президентом. Президент вправе создавать такой орган и разумно воспользовался этим правом, приглашая по своему усмотрению авторитетных экспертов, чтобы получать их рекомендации в важной сфере законодательства, да и более широко, в сфере общественных проблем. Отсюда потенциальная (не сказал бы, что уж очень существенно оправдавшая себя) эффективность такого совета; отсюда же и естественное ограничение предметов обсуждения с властью и, что крайне важно, степени настойчивости (позволю себе сказать, упрямства) членов Президентского совета в этом диалоге.

Мы учреждаем себя сами. Не в качестве даже представителей организаций, к которым имеем честь принадлежать, но исключительно в личном качестве. Наш совет не избирается и не формируется, его состав и его действия отражают только его собственную волю и ничего больше. Хочу заметить, что досадным образом в публикациях не упомянут Борис Андреевич Золотухин, его согласие войти в совет – высокая честь для всех нас.

Президентский совет, по определению, совет при Президенте. Мы надеялись бы быть при правозащитном сообществе, значит, в какой-то мере - при гражданском обществе.

О диалоге с властью. Такой диалог в рамках Президентского совета по определению предполагается обязательным (скорее, правда, якобы обязательным). Наш диалог с властью ниоткуда не следует, это наше стремление, не больше того; стремление, продиктованное гражданской ответственностью, как ее понимают члены Правозащитного совета. Этого диалога надлежит добиваться, пытаясь законными средствами оказать на власть давление. Я считаю, что темами диалога должны быть самые острые проблемы текущей политической ситуации – общо говоря, нынешнее попрание фундаментальных конституционных норм. Конечно, наряду с иными, более техническими проблемами, но прежде них.

При всем моем уважении к Президентскому совету, думаю, нет нужды говорить, что в его рамках эти темы, в прямой их постановке, неестественны, даже бессмысленны.

Продуктивны ли, нужны ли вообще, попытки завязать такой диалог? Думаю, да. Очень многие не застали подобных попыток А.Д. Сахарова и А.И. Солженицына (очень разных по своей направленности), а многие забыли эти попытки. Но они не были пропагандистским приемом; их открытость, воздействуя на общество, придавала им оттенок пропаганды – так сказать, на худой конец. Но я достоверно и точно знаю, что Андрей Дмитриевич в своих обращениях к власти, как всегда, был предельно открыт и добросовестен. Он искренне хотел диалога, хотя и считал его весьма маловероятным. Кстати, тогдашние власти вряд ли были лучше наших нынешних. Кстати же, и некоторые соратники Сахарова далеко не всегда одобряли его неизменно корректные обращения к власти.

Тогда взаимодействия не состоялось. Но я уверен, что некое, хотя и очень опосредованное, влияние на нашу политическую историю эти обращения имели.

Обратит ли власть внимание на наши дерзновенные попытки? Бог весть. Какие могут быть гарантии? Лично я предполагаю, что поначалу будет продолжительное глухое молчание. Потом оно станет приобретать оттенок подчеркнутого игнорирования. Весьма возможно, когда-то потом последует презрительная отповедь. Будет ли что-то потом? На мой-то вкус, какое нам дело? Наше дело проявить настойчивость, спокойную содержательность и взыскательную принципиальность. Как говорят, делай что должно и будь что будет. Ну, состоится диалог, он несомненно будет очень трудным и не очень результативным, но все равно хорошо; не состоится – что ж, как говорил один многолетний сиделец: «Бог миловал».

Впрочем, кое-что зависит и от нас. И от вас.

Вот таковы наши немалые претензии. Не нам судить, насколько они основательны.

Наконец, о том, «дал ли Кремль добро» на создание Правозащитного совета, в чем уверен А. Малашенко. Я знаю, что никто из инициаторов совета не обращался за санкциями Кремля. Я знаю тоже, что ни к кому из нас Кремль не посылал парламентеров. Вообще-то авторам таких предположений ничего не стоило бы снять телефонную трубку и задать прямой вопрос любому из учредителей совета, это было бы даже прилично. Лично я чувствую себя обиженным. Хочу подчеркнуть – не тем, что заподозрен в общении с Кремлем, а тем, что заподозрен в тайном общении. Так что я вполне готов принять извинения господина Малашенко.

Ох, уж эти политологи-кремленологи. Всё-то они мерят на свой аршин, и всё невпопад.