Может, это будет не очень последовательно - я просто иду по тексту прочитанных мной комментариев к моему интервью.

Прежде всего я прошу прощения у читателей за слова о добровольцах - «дурни интеллигентские». Но для меня эти слова - они просто домашние. Я так иногда говорю сыну своему: «Дурень ты интеллигентский, Алешенька». Не осознала, что так говорить о многих совсем незнакомых людях нельзя, может звучать обидно. Но уж их-то и их потомков я меньше всего хотела обидеть - я преклоняюсь перед их выбором, который они сочли для себя единственно достойным и правильным. Простите меня, их дети и внуки, за эти слова.

Лена Кларк Де Винне спрашивает, где находилась школа №36. Московская школа № 36 находилась на Пушкинской (бывшая и нынешняя Большая Дмитровка) во дворе дома, расположенного напротив музыкального театра Станиславского. И мы очень гордились тем, что она была самой близкой географически к Кремлю школой. Училась я там с того момента, как она была построена, - в шестом и седьмом классе. А до этого с третьего класса я с моим классом каждый учебный год перемещалась с места на место. Номера школ тоже менялись - я их не помню. А места запомнились. Была школа во дворе газеты "Известия" - вход был со Страстной площади. Была школа на Страстном бульваре, на его левой, если смотреть от центра, стороне. Была школа в Настасьинском переулке, а еще школа в Петровском переулке, где был театр Корша.

Несколько человек спрашивают в своих комментариях, где можно узнать подробности о своих репрессированных родственниках. До последнего времени был (и, видимо, существует до сих пор) один адрес: Кузнецкий мост, 24. Приемная ОГПУ-КГБ-ФСБ. Надо туда подать заявление, указав и подтвердив документально родство, и вам дадут прочесть дело вашего папы, мамы, бабушки и дедушки. Там все зафиксировано - с часа ареста и первого допроса вплоть до справки о расстреле с указанием даты и часа с минутами, когда это произошло. Считаю, что, как это ни страшно, все, у кого близкие были репрессированы, должны это прочесть. Только так осуществится то, о чем мы пока только говорим: «это не должно повториться".

Лена Кларк Де Винне пишет, по-видимому, основываясь на семейных, очень часто неточных легендах. Поэтому, на мой взгляд, то, что она пишет, нуждается в уточнении.

Цитирую. «Бабушка Эмма была сослана, сошла с ума и умерла в Акмолинске. Когда бабушку сослали, моей маме было 4 года, и она чудом избежала приюта - ее усыновил старший брат, которому только исполнилось 18. Когда маме было 12 лет, она в последний раз навестила свою маму в ссылке, но та не помнила, что у нее есть дочь, - принимала ее за ее старшую двоюродную сестру. Моя мама говорила ей, что она ее дочь, а бабушка отвечала ей, что у нее нет дочери, а только один сын и племянницы». Но в Акмолинск не ссылали. Там был большой женский лагерь. В просторечьи он назывался «АЛЖИР» - Акмолинский лагерь жен изменников родины. Основан он был в 1938 году, но через несколько лет его закрыли, а заключенных перевели в разные лагеря, в основном в Карагандинский лагерь (Карлаг), имевший много отделений. Там иногда настойчивым родственникам давали свидания с заключенными. Если б я знала фамилию бабушки, то могла бы посмотреть в книге «Узницы АЛЖИРа», где перечислены почти все его узницы.

Второе сообщение Лены меня просто огорошило своей исторической неверностью. Цитирую: «Мамин брат выжил только потому, что был "сыном врага народа": в битве за Москву сын врага был недостоин идти на передовую, его оставили в тылу. А на передовой всех до одного убили».

Брали в армию, в том числе на передовую всех, не разбирая, чей ты сын или дочь. Война уравняла нас в правах со всеми солдатами – нашими сверстниками. Может, только к наградам старались не представлять Но это в общем и неважно. Как там в «Теркине» сказано - «что мне орден, я согласен на медаль». А я перечислю тех, кого знала лично и кто пал смертью храбрых на полях сражений. Их отцы были расстреляны, а мамы в это время отбывали срок в АЛЖИРе. Это моя подруга медсестра Люся Чернина - погибла в Сталинграде. Это лейтенант Борис Клейман - погиб, защищая Ленинград. Это Гога Рогачевский, начальник штаба танкового полка, - погиб на Курской дуге. Это Сева Багрицкий. У него, правда, отец умер своей смертью, зато мать отбывала срок не как ЧСИР ("член семьи изменника родины"), а за КРД ("контрреволюционная деятельность") - в Карлаге, в отделении Джартас.

Но были и вернувшиеся с войны. Например, я. Например, Юрий Душенов, сын расстрелянного в 1938 году командующего Северным флотом адмирала Константина Душенова. И это о них – живых и мертвых - и о тысячах других пишет Твардовский. Перечитайте поэму «По праву памяти". Она как раз о том, что «Война предоставляла право// На смерть и даже долю славы//В рядах бойцов земли родной».

А это уже не комментарий к комментариям читателей, а нечто очень личное. Из моего интервью исчезли несколько имен. Я вроде понимаю - есть допустимые размеры материала. Может, еще какие-то редакционные соображения. Но тут как-то неожиданно просветилось, что для меня война (как для всех, кто ее на себе пережил) - боль непроходящая. Скажу чужими словами: «Я прошел по той войне, а она прошла по мне, так что мы с войною квиты». И люди, которые были рядом, для нас не статистика. А для журналиста другого поколения война – это тема. И имя в теме не обязательно. И очень мне обидно. Вот я говорила, что мне помогла стать настоящей сестрой операционная сестра. Но имя ее - Тася Жиганова - исчезло из интервью. Наверно, ее уже нет на свете - была она старше меня лет на 8-10. Также помогла заведующая аптекой. И снова имя исчезло: Анна Андреевна Знаманская. Ее уж точно нет - была она самой старшей по возрасту во всей команде. Исчезла из интервью фамилия доктора Свечарника - начальника соседнего санпоезда. Мы тогда в сплотке шли (два поезда тащил один паровоз). Ну и бомбили нас вместе. А у меня про него и была всего–то одна фраза: "Убит был доктор Свечарник, тоже ленинградец был».

И еще простить себе не могу – не назвала своего санитара в саперном батальоне. Тоже один из самых старых был. Демобилизован по первой возрастной демобилизации. А жили мы в землянках. Моя землянка была и медпунктом. Комаров в это время года в Карелии были тучи. Воздух звенел и содрогался от них с вечера и всю ночь напролет. И мой санитар Захаров по вечерам жег в землянке хвою и дымом выгонял комаров. А потом говорил: «Доча, иди спать ложись. Я всех супостатов выгнал». И от этого слова «доча» становилось тепло, но хотелось плакать.Я ведь уже сознавала, что моего папы нет. И кроме Захарова мне в жизни больше никто никогда не скажет «доча».

Для чего я это пишу? А это просьба к вам, милые, умные молодые журналисты. Никогда не убирайте имена. Сохраняйте их, собирайте их сколько возможно, сколько сохранила их память еще живых.

И завершаю я свой комментарий к комментарию небольшой информацией. Я подозреваю, что многие потомки репрессированных в годы сталинского террора не знают,что в Казахстане, в бывшем центре необъятного КАРЛАГа на средства из фонда президента Назарбаева создается большой музей в память тех, кто отбывал там свой мученический срок, и тех, кто там погиб. И для информации еще даю имя той, кто трудится создавая этот музей: Екатерина Борисовна Кузнецова.