Наказание за слово, за изображение, созданное художником, – это чисто архаическая языческая практика, в которой художественный текст не отделяется от реальности, а высказывание приравнивается к деянию. Появление культуры, того духовного опыта, который не сопряжен непосредственно с религиозными верованиями, - оно и связано с отделением художественного слова и образа от той реальности, которую оно обозначает, выделение его в автономную область. И, конечно, это область суждения, а не деяния. В этом смысле оно может быть подвергнуто запрету тогда, когда оно нарушает некие этические запреты, скажем, педофилия или фашизм. В остальном запрет на слово или на образ приводит к тому, что общество перестает анализировать себя, осознавать себя – теряет культуру.


Если художник попадает в тюрьму за закавыченную картинку, таким образом общество просто запрещает самому себе рефлексировать. Это не только следствие архаического сознания. Боязнь картинки и слова - это еще и характерная черта консервативного буржуазного общества, в которое мы сейчас погрузились, которое вообще избегает честных самоописаний. Это одна из его фундаментальных основ – самоидентификация через чужие языки и культуры.



Я склонен видеть в нынешних запретах на слово и образ два этих элемента: низовое проявление архаического самосознания, когда закавыченная картинка путается с незакавыченной, и сверху, со стороны власти – типичная реакция консервативно-буржуазного плана: запрет на адекватное самоописание. Оба эти элемента действуют в одном направлении – ограничение или запрет на художественное слово. Этот запрет носит мягкий характер, это такая мягкая репрессия.


Это не то, к чему мы привыкли в советское время, когда был цензор, худсоветы. Сейчас таких нет, и поэтому нам кажется, что общество саморегулируется. Но это не так, это не общество саморегулируется. Это, с одной стороны, власть вводит систему мягкой репрессивности по отношении к культуре, вводит косвенные запреты, а с другой, власть и общество вместе патронируют архаическое сознание.