Единственный русский правитель, при котором не было госбезопасности, – Петр III. Он сгоряча отменил Тайную экспедицию, за что вскоре жестоко поплатился: года не процарствовал Карл-Петр-Ульрих Голштинский, как переворотчики во главе с собственной супругой монарха отменили его самого. Впрочем, никакая самая бдительная госбезопасность еще ни одного царя от ГКЧП не спасла. Случалось, сам шеф охранки, которому по долгу службы полагается заговоры разоблачать, действовал ровно наоборот. Первый сановник империи граф Петр Алексеевич фон дер Пален вел себя замысловато: императора Павла заверял, что, мол, нарочно примкнул к заговорщикам, чтобы вовремя пресечь преступные планы, однако же не пресек, но и во дворце объявился лишь после убийства государя. Уместно вспомнить и Горбачева в Форосе: то ли выжидал за высоким забором, то ли сам оказался в заложниках у собственной госбезопасности. Госбезопасность и сама никогда не знает, управляет ли она хотя бы собою или, как говорил Воланд, кто-то другой с ней управляется.

Никакой политический сыск не возможен без института секретных сотрудников. Ошибочно мнение, будто доносительство расцвело в России лишь при большевиках. Донос культивировался в России спокон веку и достиг уровня высокого искусства, доставляя эстетическое удовольствие как автору, так и потребителю. Соборное уложение Алексея Михайловича (1649) карало недонесение на злоумышление против государя "смертию безо всякия пощады". Петр I отменил тайну исповеди, обязав пастырей доносить на доверившихся им прихожан. При царе, прорубившем окно в Европу, доносительство стало по-настоящему массовым - поток анонимных доносов буквально захлестнул государственные учреждения. Беспрерывно стучали друг на друга вельможи "ближнего круга": Курбатов на Меншикова, Ягужинский на Шафирова, Ромодановский на Долгорукова. Всякую минуту любому царедворцу грозила смерть на эшафоте или на дыбе, и они без устали информировали органы о действительных и мнимых преступлениях коллег в полном соответствии с лагерным принципом "умри ты сегодня, а я завтра".

Екатерина II была первым русским самодержцем, при котором тайная полиция стала заниматься уже не только раскрытием антиправительственных заговоров и преследованием церковных ересей, но и искоренением идеологической крамолы. У матушки-императрицы были на то все основания: ее смертельно напугала французская революция. Зверская расправа над членами московского кружка безобидных мистиков-мартинистов во главе с Николаем Новиковым, явно несоразмерная их "вине" перед престолом, – одна из самых позорных страниц царствования Екатерины. В наушниках нехватки не было. Екатерине докладывали, что мартинисты завлекают в свои сети наследника Павла Петровича, что приказы им шлет из-за границы злокозненная секта не то масонов, не то иллюминатов. Особенно усердствовал граф Федор Ростопчин, доносивший, что русские мартинисты "бросали жребий, кому зарезать императрицу". Предлогом для ареста Новикова послужила книга, которой он не писал и не издавал. Судить Новикова царица сочла неудобным, а посему повелела заточить его в Шлиссельбургскую крепость без суда сроком на 15 лет.

При Павле особых гонений на инакомыслие не было; при Александре же Павловиче искоренители вредоносных учений возобновили свои усилия. Источником всяческой скверны им представлялась, конечно же, Франция. "Наши канцелярии, - писал царю в 1807 году его близкий советник, камергер Николай Новосильцов, -полны "мартинистов", "израелитов", "иллюминатов" и негодяев всех оттенков, а дома кишат французами и якобинцами всех наций". Борцы с революционной заразой отыгрались сразу после того, как распался русско-французский союз. Их жертвой пал в марте 1812 года выдающийся государственный деятель александровского царствования Михаил Сперанский, которого обвиняли одновременно и в иллюминатстве, и в государственной измене, и в тайных занятиях черной магией, а одному мемуаристу вообще мерещилось в облике Сперанского нечто дьявольское. "Близ него, - пишет он, - мне все казалось, что я слышу серный запах и в голубых очах его вижу синеватое пламя подземного мира". Вскоре после низвержения Сперанского пришел конец и "юным забавам" императора-либерала – они исчезли "как сон, как утренний туман".

К началу прошлого века технология работы с сексотами была доведена до совершенства. Известны случаи, когда после тайных сходок революционеров полиция получала донесения от каждого из присутствовавших и имела возможность, сличая их, проверить правдивость агентов. Предложение о сотрудничестве делалось при первом же аресте. Поэтому вопрос о том, кто из видных большевиков сотрудничал с охранкой, в известной мере праздный; проще перечислить тех, кто наверняка не сотрудничал. Впрочем, назвать всех осведомителей поименно тоже не представляется возможным: раскрытие агентуры было строжайше запрещено. Государственные чиновники, допускавшие такое разглашение, пусть даже из высших интересов, подлежали немедленному и безусловному изгнанию со службы с последующим уголовным преследованием. Бывший директор департамента полиции Алексей Лопухин, предавший огласке провокаторскую деятельность Евно Азефа, был в 1909 году отдан под суд и приговорен к пяти годам каторжных работ; Сенат заменил ему каторгу лишением прав и ссылкой на поселение, и только в 1912 году он был помилован и восстановлен в правах.

Вряд ли основательно полагать, что доносами занимались корысти ради. Из полицейских гонораров шубы не сошьешь, платили сексотам всегда скверно. России всегда хватало энтузиастов, добровольных помощников, а тот факт, что общество осуждало доносительство, в глазах самого доносчика придавал этому занятию ореол непризнанного, неоцененного служения. Завербованные революционеры трудились за страх, ну а в эпоху Большого Террора главным стимулом стало стремление продемонстрировать властям свою лояльность и расчистить место на карьерной лестнице и вообще в жизни. Святая простота! Лояльный гражданин отправлялся следом за жертвой своего доноса или даже прежде него. Во-первых, лояльные шибче копают и пилят – ведь для родной же своей власти стараются. А во-вторых, число и структура посадок определялись производственной необходимостью: приходила разнарядка на сварщиков – сажали сварщиков, и лояльных, и нелояльных. Так что граждан, рвущихся сегодня проявлять бдительность, ждет горькое разочарование: их услуги отечество не оценит ни явно, ни тайно, а главное – всегда найдется мелкий пакостник, который донесет на них. Энтузиазм масс в очередной раз обернется банальным сведением счетов.

Но почему? Почему в других странах, на опыт которых так любит ссылаться ФСБ, призывы к бдительности граждан не просто срабатывают, но приносят результат в виде поимки опасных преступников и предотвращения терактов?

Для этого необходимо всего одно условие: доверие граждан к своему государству и его "органам". Гражданин должен быть абсолютно уверен в том, что его сообщение попадет по назначению, что к нему отнесутся серьезно, а не используют против него же, что бандитский "крот", работающий в Конторе, не наведет на него своих хозяев, что его имя ни при каких обстоятельствах не будет разглашено и что государство сделает все, чтобы защитить его безопасность. Гражданин безответственного, коррумпированного государства не может проявлять гражданскую ответственность – он будет ее имитировать, как имитирует государство. Способ заслужить это доверие существует только один – гражданский контроль над спецслужбами. Не стоит думать, что в странах зрелой демократии "органы" безропотно этот контроль терпят. Они постоянно ропщут на то, что чрезмерная любознательность общества компрометирует их источники и методы. Но в конечном счете они знают, что, освободившись от гражданского контроля, они могут забыть и о помощи граждан.