Помню, как я был поражен, попав в номер Чингиза Айтматова в гостинице "Юрмала": две маленькие тесные комнатки, в которых с трудом умещался титулованный писатель с женой и сыновьями (один из них спустя годы станет министром иностранных дел Киргизии). Мне тогда казалось, что народный писатель Киргизской ССР и лауреат Ленинской премии заслуживает куда лучших жизненных условий, и я решительно отказывался понимать, что сама возможность приехать на самый европейский из советских курортов и разместиться в самой недоступной из городских гостиниц - уже немало для не избалованного жизнью человека из далекой южной республики.

На юрмальской набережной я мог увидеть наглядное движение советской литературы: со стороны Дзинтари к пляжу спускалась семья Айтматова, из свежепостроенного дома отдыха ЦК в Майори выходил на прогулку Роберт Рождественский, а со стороны Дубулты им навстречу шли украинский классик Олесь Гончар с женой и внучкой и главный редактор "Литературной газеты" Александр Чаковский с почитателем из литературной среды. Конечно, это уже была не Юрмала Паустовского, и все же присутствие на набережной Айтматова и Гончара создавало ощущение живой, все еще неравнодушной к человеку литературы, которая вот-вот окончится, вот-вот уступит место циничному конструированию текстов, вот-вот перестанет быть востребована новой полуобразованной аудиторией, легко верящей в талант очередного литературного технолога.

В моем сознании неслучайно объединились давно ушедший из жизни Гончар и только сейчас покинувший нас Айтматов. И дело тут даже не в тех неспешных разговорах отдыхающих классиков с молодым журналистом, а в том, что люди эти спасались литературой от мерзости окружавшей их жизни. Смешно было думать, что они не гордились своим творческим успехом, своим статусом и возможностями, - хотя, если подумать, ну что это за возможности с сегодняшней точки зрения: вывезти жену на курорт и раз в году съездить за границу в составе писательской делегации? Но они великолепно понимали, в каком мире живут и какую роль в этом мире играют.

В романах Айтматова слишком много - опять-таки с точки зрения современного читателя - нравственных наставлений. Но именно эта, почти на надрыве, попытка продемонстрировать, к каким почти мистическим последствиям может привести стремление остаться честным человеком, и позволила многим читателям айтматовских романов сохранить порядочность среди цинизма и двойной морали, поверить, что скучный советский быт может быть наполнен волшебными переживаниями, и увидеть Бога в обшарпанных домах культуры и пропахших старыми газетами районных библиотеках.

Автор этого мира запомнился мне почему-то горькой улыбкой - в разговоре он улыбался именно так. Можно было бы, конечно, поискать причины этой горечи в непростой юности и не менее трудной молодости Айтматова - он долго жил отверженным сыном расстрелянного отца, долго пробивался и, даже пробившись, долго оставался чужим в собственном доме - "традиционные" киргизские советские писатели не могли ему простить неожиданного всемирного успеха, нарушенных канонов, двуязычия и сомнительного происхождения.

Но мне почему-то кажется, что горькая эта улыбка была признаком с трудом скрываемой мудрости - мудрости, мешающей жить в мире, где она не в почете, и заставляющей добившегося успеха мудреца залеплять уши воском, чтобы не слышать завистливой лести и просьб о помощи в получении квартиры в центре Фрунзе. Наверное, потом, на Западе, ему было легче дышать - но это уже был другой мир и другая эпоха, эпоха, в которой Чингиз Айтматов уже не был спасательным кругом.