Москва опять вспомнила убитых Станислава Маркелова и Анастасию Бабурову. Первое февраля прошло, теперь - восьмое...

В четверг шел по Пречистенке в пресс-центр и обратно - на месте убийства, на выступе стены белокаменных палат, лежат цветы, стоят фотографии Стаса и Насти. И вдруг поймал себя на странном чувстве: жалости нет. А есть сожаление.

Почему так? Наверное, потому, что Стас Маркелов состоялся. И как человек, и как высокий профессионал.

1993 год, осень. В родном городе началась война. Стас, длинноволосый хиппарь из "левой" тусовки, на своем месте. Не в окопах и не на баррикадах, не на той или другой стороне, а между ними. Помогал всем - сначала избитым солдатам, потом раненым демонстрантам. Наверное, лучший, если не единственный способ сохранить себя, когда всех вокруг охватило безумие.

Опасно бегать под пулями, вытаскивая людей? Теперь оказывается, не более опасно, чем быть адвокатом. Чем помогать потерпевшим в суде. Потерпевшим - то есть опять-таки жертвам. Рискну сказать - жертвам той самой бесконечной войны, что из Москвы 1993-го год спустя пришла на Кавказ, а потом вновь вернулась в Москву.

Все эти дела были для Стаса естественны - он защищал разных "левых", антифашистов, экологов. И главные его дела по сути антифашистские - защита жертв военных преступлений и преступлений против человечества.

Чеченские дела. Как адвокат потерпевших, Стас представлял в суде сначала семью убитой полковником Будановым Эльзы Кунгаевой. Потом - отца "исчезнувшего" в Грозном Зелимхана Мурдалова. Русский, московский адвокат в пиджаке и галстуке приезжает в Грозный - и защищает родственников замученного российскими силовиками. Защищает честь России.

"Норд-Ост". Террористы и "контртеррористическая операция" не где-то далеко, а в центре столицы. Стас защищал Яху Несерхоеву - заложницу, из которой пытались сделать террористку. Потом отстаивал интересы матери Маши Пановой, которая пыталась удостовериться, что ей выдали для похорон тело ее дочери.

Благовещенск - ОМОН вернулся из Чечни и "зачистил" город. Стас представлял интересы трехсот сорока двух(!) потерпевших.

Да и Бекетова, редактора "Химкинской правды", Стас защищал по делу о клевете: тот написал о сносе памятника погибшим в Великую Отечественную солдатам - видимо, недостаточно бронзовым...

Теперь, после гибели, его жизнь видится как прямой, сознательно выбранный путь. Биография уже написана - им самим.

Со стен школьных классов, со страниц энциклопедий на нас смотрят портреты, - маститые деятели, ученые и писатели, убеленные сединами. А если приглядеться - когда они сделали свои ключевые открытия, написали книги, совершили главные поступки? Сколько им было? Двадцать с чем-то, чуть за тридцать?

Если будут когда-то писать про борьбу с военными преступлениями в России, обязательно напишут: "При участии адвоката Станислава Маркелова были отправлены за решетку Юрий Буданов и Сергей Лапин - первые из военных преступников, осужденных за содеянное в Чечне". Это - останется.

И вот еще. Есть в делах адвоката Маркелова нечто общее. Это прежде всего дела антифашистские. Ведь борьба с фашизмом - это не только шестьдесят с лишком лет назад, но и "здесь и сейчас". И не только "сейчас".

В шестидесятых Юлий Даниэль - писатель, бывший фронтовик, ставший мордовским зэком, - удивлялся необычайному внешнему сходству между охранниками Дубравлага и эсэсовскими офицерами, персонажами отечественного кино. Потом удивляться перестал, поскольку понял, что иного образца для подражания у тюремщиков не было.

"Почему я антифашист?" Так назвал один мой знакомый свою статью, запущенную в самиздат в конце семидесятых. Не он один видел в увешанной юбилейными плакатами "стране, победившей фашизм", видовые признаки побежденного.

У противостоявших "системе" был тот же противник, что и у Стаса Маркелова, и у легших под гранитные плиты солдат. "А мы такие молодые", - писал Давид Самойлов от имени победивших германский нацизм. А кто на родине победителей воевал со шварцевским Драконом десятилетия спустя? Такие же молодые, не поседевшие еще люди.

Вот на днях, 28 января, в Москве от сердечного приступа умер Ефрем Янкелевич. Было ему 58 лет. Хоронили 31 января, накануне митинга памяти Стаса и Насти. На похороны пришли далеко не все, кто знал Ефрема по семидесятым, до эмиграции, - не знали, что он уже несколько лет как живет в Москве. Советский человек мог умереть больше одного раза. Эмиграция немногим отличалась от смерти - уход в края, откуда не возвращаются. Ефрем Янкелевич с женой и детьми уехали из СССР в сентябре 1977 года.

Советские люди могли немало узнать о них из агитпропа вроде "ЦРУ против СССР" - зятю Андрея Сахарова доставалось заодно с Еленой Боннэр, - но к реальности это отношения не имело. А что было на самом деле? Что можно было узнать о Ефреме Янкелевиче "до отъезда"? Обратимся к "Хронике текущих событий". Осенью 1974 и зимой 1975 года невнятная "русская христианская партия" с отчетливо проступающими щитом и мечом шантажировала Андрея Дмитриевича, угрожая убить "Янкелевичей, старшего и младшего" - Ефрема и его маленького сына Матвея. Осенью 1975-го попытка сфабриковать уголовное дело - якобы Рема (так его звали с детства) сбил человека - провалилась: автомеханик Виктор Томачинский, человек благородный, отказался дать ложные показания, что-де в 1973-м чинил по просьбе Ремы машину с характерными следами столкновения. Летом 1976-го, после новых поползновений КГБ в том же направлении, пресс-конференция, публичное заявление самого Ефрема - чуть ли не единственное. Слова Сахарова, что это "преследование его лично, форма давления на меня и попытка помешать нашему общему общественному делу".

Сплошной страдательный залог. И ничего - про это самое "общее общественное дело".

Что-то можно узнать из воспоминаний Андрея Дмитриевича, написанных уже в восьмидесятые; другое дело, что в Горьком, "под колпаком" у КГБ, писать можно было отнюдь не все.

Очевидно, в одном доме с такими сильными личностями, как Андрей Сахаров и Елена Боннэр, не каждый мог бы стать тем, кем был Рема Янкелевич. А был он не только помощником Андрея Дмитриевича, но и собеседником, а порою и оппонентом - что было невозможно без смелости мысли, способности додумывать и договаривать до конца.

После эмиграции в США Ефрем Янкелевич двадцати семи лет от роду стал "голосом Сахарова" - представителем опального академика. На десятилетие. Это был не только колоссальный труд: готовить сообщения, распечатать, откопировать, рассылать в сотни адресов - до компьютерной революции! Готовить "Сахаровские слушания" в разных городах мира. Это было по сути добровольное отречение от собственного "я".

А ведь не был он ничьей тенью. Были дела, выходившие за рамки роли "зятя Сахарова". В 1974-м, когда возобновился выпуск "Хроники текущих событий", инженерные таланты Ремы оказались востребованы в съемной квартире на Мантулинской улице, где он вплотную подошел к новым методам тиражирования самиздата. Правда, пролитые химикаты безвозвратно испортили линолеум, а от испарений потускнела никелированная кровать. Пришло время съезжать, "новые методы" освоены не были, но пол надо было приводить в исходное состояние. Как - соскребать или перестилать? Конец спорам положила пришедшая с севера, из байдарочного похода, телеграмма исполнительного директора "Хроники" Татьяны Великановой: "Половой вопрос будем решать при помощи ножа". Решили успешно: после ареста Ковалева следователи про пол не спрашивали, - только "Сергей Адамович, но кровать-то почему?" Да, "постельный вопрос" остался нерешенным...

Эту историю живые участники событий рассказывают со смехом. А если серьезно, то Ефрем Янкелевич готовил для "Хроники" материалы - но как и с кем, теперь уже и не спросишь. Тем более что не говорили об этом тогда - даже среди знавших каждый старался знать не больше, чем необходимо.

Впрочем, теперь это наша проблема... моя проблема. Самого Янкелевича мирская слава, похоже, не слишком волновала, а я только начинаю осознавать, какой человек жил здесь, рядом.

У советского человека была еще одна возможность уйти из этой жизни, уйти в небытие, "в море", - на зону. Вот тот же Сергей Адамович Ковалев до ареста, подписал немало открытых писем, главное из которых - в мае 74-го, взяв на себя ответственность за распространение "Хроники текущих событий" (и тем самым предрешив арест). Но сама "Хроника" - дело той жизни Ковалева - оставалась анонимной.

На момент ареста в декабре 1974-го Сергею Ковалеву было 44 года. Из них только семь лет активной общественной жизни. Много. Обычно "туда" уходили раньше и моложе - открытые общественные выступления влекли быструю реакцию власти, а противостояли этой власти обычно люди молодые.

Анатолий Марченко лагерный срок за пущенную в самиздат в 1967-м книгу "Мои показания" получил в 1968-м, тридцати лет от роду (за плечами уже были годы в советских лагерях - о них-то и была написана книга).

В 1967-м, тоже тридцати лет, был арестован и Александр Гинзбург, - за "Белую книгу по делу Синявского и Даниэля" (а до того уже был срок за литературный альманах "Синтаксис"). А Владимира Буковского в третий и последний раз арестовали в 1971-м, когда ему было 28 лет, - за рассказ о советской карательной психиатрии. Перечисление можно было бы продолжать. Власть ломала им судьбы, но они упрямо вели ломаную линию жизни в выбранном направлении, и платили годами неволи за слова правды.

Стасу Маркелову теперь всегда будет тридцать четыре. В его единственной жизни выпала возможность идти прямой дорогой, говорить вслух, от своего имени, публично, в лицо врагу. Если вдуматься, почти счастье. Поэтому цветы и фотографии на уступе белой стены не вызывают жалости. Вспоминаются слова: "Живи легко..." К сожалению, за этим следует "...умри молодым".