Некролог – жанр изначально фальшивый, хоть мельчайшей частицы ритуального лицемерия избежать практически невозможно. Может быть, именно поэтому писать о Михаиле Леоновиче в жанре "бездушная смерть вырвала из наших рядов" решительно не получается. И дело не только в том, что все, что можно сказать о Гаспарове сегодня, безо всяких натяжек можно было сказать и при его жизни. И говорилось. И писалось. И никакие превосходные степени не казались чрезмерными.

И что теперь можно сказать, совершенно непонятно. Оглашать безразмерный реестр его заслуг? Но объяснять, кто такой Михаил Леонович Гаспаров, все равно что объяснять, что такое современная гуманитарная наука.

Мне хочется сказать вот о чем. Мне хочется сказать о его поразительной современности, выразившейся во всем, что он делал, - в его филологических работах, в его переводческой практике, в его писательстве. Его писательство – тема отдельная. С книгой "Записи и выписки" – говорю это безо всякой экзальтации - можно жить. Жанр этой замечательной книги определить трудно, ибо она сама себе жанр. Жизненные, академические и литературные наблюдения, обрывки снов, фрагменты воспоминаний, афоризмы, цитаты, стихотворные переводы, сноски и комментарии самым вольным образом перетекают одно в другое, совокупно составляя то самое, что, по моему убеждению, и есть современная литература.

Писателем, впрочем, он себя не считал, по крайней мере давал это понять при каждом удобном случае. С неменьшей неутомимостью он манифестировал свою как исследователя вторичность, периферийность, чуть ли не подчиненность по отношению к художественным практикам - поэтам, писателям, художникам. И это еще одно из парадоксальных доказательств его современности, поведенческой современности, если под таковой понимать принципиальную, последовательную, неутомимую установку на ясность, контекстуальную уместность и, главное, приватность каждого культурного и повседневного жеста.

Можно сказать, что Гаспаров был непревзойденным виртуозом социально-культурного поведения, каковое он выстраивал, как кажется, с не меньшим напряжением внутренних сил, чем собственно академическую стратегию и практику. Ведь всех, кто видел и слышал его хоть однажды, поражали полное, какое-то даже вызывающее отсутствие величественности и совершенно обезоруживающая естественность, партикулярность. Но ведь понятно, чего стоят эта простота, эта естественность, эта обаятельная застенчивость. Он был большой артист, вот в чем дело.

Когда-то я размышлял, в чем же главный секрет космического обаяния чаплинского героя. И понял: Чарли в любой ситуации, в любом контексте смотрелся как штатский среди военных. Я это вспомнил, думая о Гаспарове.

Вчера с одной моей знакомой мы говорили о Михаиле Леоновиче, о его уходе. "Почему эпохи только уходят?" - спросила она. "Видимо, потому что, когда они уходят, мы это замечаем. А новые появляются поначалу незамеченными", - ответил я. Не совсем, впрочем, уверенно - больше для оптимизма.