Справка

Из сообщения пресс-центра Министерства культуры

Министр А.С.Соколов и Руководитель Федерального Агентства по культуре и кинематографии М.Е.Швыдкой пришли к общему мнению: "Мы не должны предъявлять друг другу взаимные претензии и обязаны решать все спорные вопросы в непосредственном рабочем контакте".

Пресс-центр Минкультуры России

Дословно

Александр Пушкин (1799-1837)

Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье - и разойдитесь; а мы вас уж помирим.

"Капитанская дочка"

Михаил Швыдкой

Будет проводиться лингвистическая экспертиза, чтобы квалифицировать по каким статьям гражданского и уголовного кодекса можно квалифицировать сказанное Соколовым.

Мне нужно, чтобы он извинился перед людьми, которых обвинил в уголовном преступлении. Если этого не произойдет, то мы будем требовать компенсации, которую мы полностью - какой бы она ни была - пустим на реконструкцию Московской консерватории.

Пока мне не докажут, что криминальный поступок совершил один из моих сотрудников, я буду уверен в обратном, иначе я не смогу с ними работать.

РИА "Новости", 28.06.2005

Николай Гоголь (1809-1852)

- Грубиян! - закричал он (Шиллер. - Ред.) в величайшем негодовании, - как ты смеешь целовать мою жену? Ты подлец, а не русский офицер. Черт побери, мой друг Гофман, я немец, а не русская свинья!
Гофман отвечал утвердительно.
- О, я не хочу иметь роги! бери его, мой друг Гофман, за воротник, я не хочу, - продолжал он, сильно размахивая руками, причем лицо его было похоже на красное сукно его жилета. - Я восемь лет живу в Петербурге, у меня в Швабии мать моя, и дядя мой в Нюренберге; я немец, а не рогатая говядина! прочь с него всё, мой друг Гофман! держи его за рука и нога, камрат мой Кунц!
И немцы схватили за руки и ноги Пирогова.
Напрасно силился он отбиваться; эти три ремесленника были самый дюжий народ из всех петербургских немцев и поступили с ним так грубо и невежливо, что, признаюсь, я никак не нахожу слов к изображению этого печального события.
Я уверен, что Шиллер на другой день был в сильной лихорадке, что он дрожал как лист, ожидая с минуты на минуту прихода полиции, что он бог знает чего бы не дал, чтобы все происходившее вчера было во сне. Но что уже было, того нельзя переменить. Ничто не могло сравниться с гневом и негодованием Пирогова. Одна мысль об таком ужасном оскорблении приводила его в бешенство. Сибирь и плети он почитал самым малым наказанием для Шиллера. Он летел домой, чтобы, одевшись, оттуда идти прямо к генералу, описать ему самыми разительными красками буйство немецких ремесленников. Он разом хотел подать и письменную просьбу в главный штаб. Если же главный штаб определит недостаточное наказание, тогда прямо в государственный совет, а не то самому государю.
Но все это как-то странно кончилось: по дороге он зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из "Северной пчелы" и вышел уже не в столь гневном положении. Притом довольно приятный прохладный вечер заставил его несколько пройтись по Невскому проспекту; к девяти часам он успокоился и нашел, что в воскресенье нехорошо беспокоить генерала, притом он, без сомнения, куда-нибудь отозван, и потому он отправился на вечер к одному правителю контрольной коллегии, где было очень приятное собрание чиновников и офицеров. Там с удовольствием провел вечер и так отличился в мазурке, что привел в восторг не только дам, но даже и кавалеров.

"Невский проспект"