"Мама, а что, грибы разве растут на огороде?" - спросил я однажды. Мне было лет восемь или девять. "Да нет, конечно. На огороде растут овощи и цветы. Помнишь, мы с тобой прошлым летом сажали на даче редиску и зеленый лук?" Помню, конечно. Еще и щавель сажали. "А грибы растут в лесу. Помнишь, мы прошлым летом ездили за грибами с дядей Володей и тетей Галей? На машине, помнишь?" И это я помню. "Тебя еще на обратном пути вырвало, помнишь?" - зачем-то, видимо, для полноты картины, добавила мама. Хотя могла бы и не добавлять. Я и так все помню. Мало ли что бывает с человеком в машине, едущей по проселочным дорогам. Зачем?

"А ты почему это спросил?" - поинтересовалась мама. "А потому что ты вот все время говоришь: "Если бы да кабы во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород". А в огороде ведь грибы не растут. Как это так?" "Ну, как же, - сказала мама, - это для рифмы. "Рот - огород". Получается складно".

Не очень меня, надо сказать, удовлетворил тогда этот ответ. Мало ли что складно. А если это неправда? Я еще не знал тогда того, что пришло ко мне с годами, наполненными экзистенциальным и эстетическим опытом. Я не знал тогда, что правда художественная и правда жизни - это совсем разные правды, хотя и связанные между собой довольно запутанными взаимоотношениями. Я не знал еще тогда и другой пословицы, про то, что "ради красного словца не пожалеешь и отца". Я не мог еще тогда осознать и сформулировать неоспоримый закон, в соответствии с которым все то, что рифмуется, несравненно достовернее всего того, что не рифмуется.

И я как-то не понял тогда, что главный месседж пословицы про "если бы да кабы" заключен не в каких-то там факультативных грибах и огородах, а в том, что история, видите ли, не знает сослагательного наклонения.

Да и как это не знает? Не мама ли всякий раз говорила, что если бы я вчера надел теплый шарф и не сосал сосулек, то сегодня у меня не началась бы ангина, и мне не засунули бы под мышку холодный скользкий термометр, и мою нежную шею не замотали бы неаккуратными клочьями ваты, обернутыми в колючую пергаментную бумагу, и мне не пришлось бы давиться белым стрептоцидом и некрасиво булькать какой-то тошнотворной гадостью, и бабушке не пришлось бы сквозь колючую метель переться на рынок, где (она знала) только одна на весь рынок "очень хорошая женщина" торговала кошерными курицами, чтобы сварить мне целительный бульон, - разве из некошерной курицы можно сварить бульон для мальчика, чтобы он-таки поскорее выздоровел?

Много лет спустя, узнав о том, что нет, история все-таки действительно не знает и знать не желает сослагательного наклонения, я стал задаваться вопросом о том, а какие все-таки наклонения она знает. Уж не повелительное ли?

Обо всем об этом я стал задумываться существенно позже, а тогда меня буквально заколдобило на этом злополучном "огороде". "Если бы да кабы, - вдохновенно бормотал я, - на ушах росли грибы, то это бы были не ушки, а полянка на опушке". "Фигня!" - вслух говорил я сам себе на манер какого-нибудь мученика муз из какого-нибудь историко-биографического фильма, отчаянно стонущего "не то, не то, не то!"

Тщетные поиски телесных органов, ненасильственно рифмующихся с "лесом", приводили меня в высокое исступление. И я снова и снова в безуспешной попытке примирить поэзию и правду бормотал: "Если бы да кабы..."

"Мама! - в какой-то момент завопил я. - Вот, послушай! "Если бы да кабы..." "Не надоело тебе?" - неучтиво отозвалась мама, но ей не было дано остановить мощный напор подлинного вдохновения. "Нет, ты послушай! "Если бы да кабы в носу росли грибы, то тогда в носу было бы как в лесу". А? Как тебе?"

"Фу, гадость какая!" - уже и вовсе невежливо среагировала мама, видимо, представив себе торчащие из ноздрей мухоморы. Или представив себе нос в виде облепленного опятами гнилого пенька. Или, пуще того, развернув метафору в обратную сторону, она вообразила себе лес, в котором все устроено так же, как в носу. Интересно, что при таком развитом воображении ни грибы во рту, ни ровные грибные грядки на огороде никаких возражений у нее не вызывали.

Что это? Инертность мышления? Фатальная неготовность к восприятию всего нового и прогрессивного в искусстве? Обо всем этом мы подумаем позже, значительно позже. А пока мы чуть-чуть обидимся и пойдем сочинять дальше. Ведь творческая мысль неостановима.