Когда-то очень давно, в середине 70-х годов, на крымском пляже ко мне подошел молодой человек и спросил, не москвич ли я. Я подтвердил его догадку. Тогда он мне сказал: "Слушай, мужик! Как же нас тут зае...ли эти ваши съезды и пленумы!" Я ответил, что меня - еще больше. "А х...ли тогда?" - не вполне логично, но убежденно сказал он. Ответить мне было нечего.

Точно так же нечего мне ответить всем тем, кто склонен разделять человечество лишь на две части - на "нас" и "вас", на "нас" и "их".

Понятно, что любой человек, если он не аутист, не может существовать без социальной идентичности, что у каждого есть свое "мы". Есть оно и у меня. Мое "мы" - это круг людей, объединенных совокупностью тех или иных социально-культурных конвенций. "Свой" для меня это тот, кому кажется смешным то же, что и мне, и то же, что и мне, представляется прекрасным или ужасным. Чем больше у человека этих "мы", тем содержательнее его существование, тем оно сложнее, драматичнее, веселее. Можно одновременно говорить про себя "мы, врачи", "мы, любители футбола", "мы, лютеране", "мы, меломаны" и, наконец, "мы, датчане" и "мы, рыжие".

Беда если число конвенций ограничивается одним пунктом. Это всегда чревато сектантством со всеми вытекающими последствиями. Я знал одного художника, который говорил иногда что-то вроде того, что "мы, анималисты, привыкли закусывать водку горячим борщом". Говоря это, он вовсе не шутил - смешно было всем кроме него.

И совсем беда, когда пресловутое "мы" апеллирует к обстоятельствам, в которых персональная человеческая воля не участвует ни в малейшей степени, – к обстоятельствам "крови и почвы". Эта конвенция самая легкая, самая соблазнительная, самая архаичная и дремучая. А потому и самая заразная. А потому и самая кромешная в своей разрушительной потенции.

После каждой своей публикации в "Гранях" я обреченно заглядываю в форум. Я уже знаю, что там будет. Вообще-то там будет разное – слова дружеской поддержки, более или менее конструктивная критика формы или содержания текста, согласие-несогласие с теми или иными соображениями, примеры из собственного житейского опыта, мелкое хулиганство сетевой шпаны, малограмотные рассуждения "за жизнь", хамоватое похлопывание по плечу и всякое прочее. Но и обязательно нечто другое – вопросы. Вопросы, не только не требующие, но и не предполагающие ответов. Вопросы типа "почему вы все так не любите все русское?"

Понятно, да? Вопрос относится не ко мне лично, а к "нам всем". Ответа на этот вопрос нет и не может быть даже в том случае, если бы вопрос этот был обращен персонально ко мне. Не могу же я отвечать вопросом "а где это вы вычитали, что так уж я и не люблю?" Меня же не об этом спрашивают, не о том, люблю я или не люблю. А спрашивают меня о том, почему именно я не люблю. А уж отвечать за "всех нас" и вовсе абсурдно - как пытаться играть в шахматы с человеком, знакомым лишь с правилами игры в городки.

Я помню, как в годы перестройки я зашел выпить кофе в знаменитый буфет Дома литераторов. Взял кофе. Сижу, пью, читаю книжку. За соседним столом уютно дремал, подстелив под небритую щеку бутерброд со шпротным паштетом, какой-то неведомый мне литературный работник. В какой-то момент он приподнял голову, посмотрел на меня покрасневшими от творческих исканий глазами и обратился ко мне с "проклятым" вопросом. "Долго вы нас еще мучать-то будете?" - со слезой в голосе спросил он и, не дожидаясь реакции, снова углубился в заслуженный отдых.

А еще мне нравятся вопросы типа "до каких пор эти рубинштейны будут указывать, как нам жить в своей стране?" Подобного рода вопросы, как уже было сказано, не предполагают ответов. Гомогенность и нерасчленимость этой, с позволения сказать, картины мира не терпит даже малейшего воздействия извне – в противном случае ей грозит тотальное и непоправимое обрушение. Но однажды на вопрос про "рубинштейнов" я все-таки ответил. Причем ответил вопросом на вопрос. Я спросил: "Вы, простите, о каких именно Рубинштейнах? О моей семье или обо всех моих однофамильцах? Входят ли в число упомянутых вами Рубинштейнов те два брата, которые основали соответственно Московскую и Петербургскую консерватории? А знаменитый психолог Сергей Леонидович Рубинштейн? А великий пианист Артур Рубинштейн? Вы о ком все-таки?" Ответ был лапидарен: "Вы прекрасно понимаете, о ком я говорю". Да понимаю я, понимаю - не маленький. Но и не задать этого вопроса я тоже не мог.

А еще по поводу "рубинштейнов" мне сразу же вспомнился старый анекдот про двух сибирских мужиков, которые долго и сосредоточенно парились в бане. В какой-то момент один из них прервал гробовое молчание и сказал: "Нехорошо это, Степан. Ох, нехорошо". "Чего нехорошо-то, Егор?" - спросил второй. "А то нехорошо, что ты к моей Наталье ходишь". – "Ну, вас, Фроловых, не поймешь! Наталья говорит, что хорошо. Ты говоришь, что нехорошо".

Анекдот этот прекрасен сам по себе. Но прекрасен он еще и тем, как единым махом он, как в узком, так и в широком смысле деконструирует угрюмую формулу "муж и жена – одна сатана". Та же история в сущности и с "рубинштейнами".

Миф с течением истории преобразуется в предание, предание - в сказку, сказка – в анекдот. Но беда если анекдот норовит снова стать мифом, то есть истиной, не требующей доказательств. А еще пущая беда, если анекдот, возомнивший себя мифом, становится идеологическим мейнстримом общественного бытия, не говоря о сознании. А ведь именно это мы и наблюдаем все чаще и чаще – то в речах кремлевских затейников, то в глубокомысленных теледебатах, то в сетевых блогах, то на улицах маленького карельского города.

Что можно этому противопоставить кроме иронической дистанции, кроме спокойной и твердой убежденности в том, что анекдот, даже скверный, – это всего лишь анекдот. В общем-то больше нечего, но этого, поверьте, немало. Надо помнить, что тупая звериная серьезность и веселый непредвзятый взгляд на мир несовместимы. Воспользуемся хотя бы этим.