В детстве я ненавидел свое имя, стеснялся его, страстно мечтал, чтобы меня звали как-нибудь по-другому. С чем это было связано? Может быть, с тем, что, будучи ребенком мелковатым и тощим, я гордо именовался Львом, то есть буквально царем зверей, что ни в малейшей степени не соответствовало моему самоощущению.

Некоторое - недолгое, впрочем - время я мечтал зваться Петром. Почему именно Петром? Не знаю. Петром и все тут. И даже, помню, знакомясь в детской поликлинике с каким-то сверстником, так я Петром и назвался. Потом, разумеется, последовало неизбежное позорное разоблачение, ибо в какой-то момент подошла моя мама и назвала меня по имени - и, как легко догадаться, вовсе не Петром.

Впоследствии оказалось, что не один я такой и что очень многие в детстве испытывали непреодолимое отвращение к собственному имени. Объяснение этого феномена предоставим психоаналитикам, а сами ограничимся лишь констатацией.

Кстати, свойственно это не только лишь детям. Вот знакомый кинорежиссер рассказал мне такую историю. "Специально для тебя, - сказал он, зная о моей страсти к странным сюжетам. – Есть у меня помреж - крупная, красивая и вполне вроде бы уверенная в себе деваха. И вдруг в один прекрасный день приходит она на съемку и говорит: "Вы знаете, я теперь не Марина, я теперь Наталья". "Что это вдруг?" - спрашиваю. "А дело в том, - говорит она со значением, - что имя "Марина" меня совершенно перестало удовлетворять". Вот ведь как! До двадцати шести лет удовлетворяло, а потом вдруг перестало".

Эта загадочная история с внешне немотивированным самопереименованием может быть воспринята как забавный курьез, но что правда, то правда: имя – это не пустяк. Дать имя, назвать, озаглавить - не менее ответственно, чем породить, взрастить, открыть или построить. Не исключаю, что многие беды и несуразности происходят от того, что те или иные объекты или явления жизни носят не свои имена.

Иногда неудовлетворенность именами носит идейный характер. Я вот помню давнюю статью одного из пламенных борцов с русофобией, где он между прочим сетовал на то, что породистых собак принято называть иностранными именами, в то время как дворняг, помоечных котов и поросят кличут исключительно Васьками да Федьками. Ну, не русофобия ли? Кстати, наврал борец. Я лично знал кота-бандита с разорванным ухом и с пышным именем Альфред, а также заполошную дворняжку Двойру.

Называть кого-либо или что-либо всегда чрезвычайно трудно. И это касается не только людей, собак, попугаев и прочих божьих тварей. Как назвать новый сорт конфет? А банно-прачечный комбинат? А модный журнал? С учреждениями общепита, число которых растет в какой-то уже тригонометрической прогрессии, - вообще чума.

Раньше ведь как? Рестораны с географическими именами - для солидных господ: "Прага", "Берлин", "Пекин". В брежневские времена, когда стали осваиваться окраины, имена распределялись по направлениям. На север пойдешь - "Арктику" найдешь, на восток пойдешь – набредешь на какой-нибудь "Самарканд".

Заведения для неуспевающих студентов имели названия или парфюмерно- ботанические ("Ландыш", "Ромашка"), или бордельно-орнитологические ("Ласточка", "Чайка", "Жар-птица"). "Синие птицы" начали свивать гнезда в столице в период хрущевского "запаха тайги", в те годы, когда поперли косяком "Алые паруса", "Романтики" и "Аэлиты". Это были "молодежные кафе", где бородатые физики вразумляли сутулых лириков на предмет того, что такое подлинная современность. "А Бах, по-вашему, тоже не нужен?" - верещал возбужденный лирик. "И Бах не нужен", - с садистским наслаждением добивал его физик. Там же юноша со взором горящим уламывал девушку с бабеттой на голове поехать куда-то вместе с ним: "Грином клянусь, я тебя пальцем не трону!"

Но когда это все было-то? Страшно вспомнить. Теперь же появилось такая прорва питейно-едальных заведений, что желающим их как-нибудь озаглавить я не завидую. Поэтому в этой области царит несусветный хаос. Хотя кое-какие тенденции все же прослеживаются. Например, появилось невероятное количество названий, так сказать, парных: "Елки-палки", "Печки-лавочки", "Шуры-муры". Ряд можно продолжить: "Туда-сюда", "Три-четыре", "Сел-встал", "Накося-выкуси" (японская кухня). Блинную хорошо бы назвать "Тяп-ляп".

Но куда это нас занесло? Речь-то идет всего лишь об именах правильных и неправильных, истинных и ложных. Лишь в редких случаях мы можем судить о степени соответствия имени его носителю. Вроде того, например, что описано в старом анекдоте про сарай с дровами, на стене которого было написано нечто совсем иное, к дровам прямого отношения не имеющее. Или наподобие того, о чем рассказывала моя знакомая, угодившая недавно в одну из городских больниц. На завтрак в этой больнице каждый божий день подавалась манная каша. А каша эта зачерпывалась из большого зеленого ведра, на стенке которого масляной краской было крупно выведено: "Мочалки грязные".

Но это исключения, лишь подтверждающие правило. А правило заключается в том, что мы проживаем свою жизнь, так и не узнав, какое имя верное, а какое нет, какое наше, а какое чужое. Не знаем мы этого, и не можем мы этого знать. И есть, видимо, какой-то высший смысл в том, что знать нам этого не дано, точно так же, как не дано нам предугадать, как слово наше отзовется.