7 августа исполняется 50 лет крупнейшему русскому писателю современности Владимиру Сорокину. Грани.Ру сердечно поздравляют Владимира Георгиевича с юбилеем. Накануне знаменательной даты с писателем побеседовал историк и литературовед Борис Соколов, автор недавно вышедшей "Моей книги о Владимире Сорокине" (М.: АИРО-XXI, 2005).

Б.С.: Какие события оказали самое большое воздействие на вас как человека и художника?

В.С.: На меня произвело например сильнейшее впечатление осознание того, что создано атомное оружие, и факт его испытаний на людях, отраженный в кинохронике. Безусловно, к таким событиям относится и русская революция, и мировые войны. Что же касается событий, которые я пережил лично, то это эйфорическая псевдореволюция 91-го года. Когда мы со знакомой американкой стояли на Лубянке и видели, как демонтируют Дзержинского, действительно пошатывало от эйфории, но с другой стороны, я краем сознания тогда подумал, что революционные массы два часа ожидали спецтехнику, вместо того чтобы самим завалить Дзержинского, и это разочаровывало. Тем не менее эйфория была сильная.
Еще одно событие – в 1988 году ночью я впервые пересек социалистическую границу и въехал в Западный Берлин. Это было по-настоящему сильно. Я оказался по ту сторону железного занавеса.

Б.С.: И что вы почувствовали?

В.С.: Впечатление – как первая любовь, как столкновение с другим социально-культурным пространством. Тот Западный Берлин я никогда не забуду, он дышал свободой, новыми возможностями, западной культурой и западной цивилизацией.

Б.С.: А что в этой цивилизации вас больше всего поразило?

В.С.: Толерантность, свобода выбора и уважение к личности. Мы недавно разговаривали с Гришей Чхартишвили за рюмочкой русского сакэ о XX веке, и Григорий совершенно точно сформулировал то самое страшное, что сделали большевики: они растоптали в русском человеке чувство собственного достоинства. Нерастоптанное чувство собственного достоинства я увидел на Западе.
Если же говорить собственно о моей биографии, то вспоминается 1975 год, когда я попал в круг московского андеграунда, причем совершенно мистическим образом – через зубного врача. Одна дама–стоматолог, подруга мамы, лечила Эрика Булатова и предложила мне показать ему свои рисунки. Рисунки я показал, но в результате стал литератором.

Б.С.: Что, мэтр не одобрил?

В.С.: Нет, просто я сам почувствовал, что в литературе свободнее. Ну, а все остальное – это уже течение жизни.

Б.С.: Какие культурные явления оказали на вас формирующее влияние?

В.С.: Фортепьянная музыка - Шопен, Бетховен и Чайковский, - затем рок-музыка, затем сюрреализм, но только в живописи. Конечно, я знаю, что были сюрреалисты-поэты, например, Поль Элюар, но я никогда не доверяю переводам стихов. Мне кажется, что переводить поэзию – это все равно как взять кусок одного мира и попытаться переместить его в совсем другой мир, вряд ли это выйдет без ущерба. И наконец, концептуальное искусство.

Б.С.: С ним вас обычно и связывают.

В.С.: Хочется процитировать Дали, который говаривал: "Мое отличие от сумасшедшего состоит в том, что я не сумасшедший". Мое отличие от концептуалистов состоит в том, что я не концептуалист. Это правда. Я был лет пять-шесть очарован концептуализмом, как ранее был очарован сюрреализмом. Но где-то году в 92-м концептуализм наскучил мне, и я покинул круг концептуалистов. Сейчас я так же далек от концептуализма, как и от сюрреализма.

Б.С.: А вы не пытались определить свое творчество с помощью какого-нибудь термина?

В.С.: Нет. Да и как писателя свести к какому-нибудь "изму"? Например, Кафка – он кто? Или Набоков?

Б.С.: Обычно их называют модернистами.

В.С.: Все эти определения придумывают критики и культурологи, чтобы зарабатывать на хлеб. Я не имею ничего против этого. Что ж, людям надо зарабатывать. Но я не очень доверяю культурологам, да и этим определениям типа "концептуализм" или "сюрреализм".

Б.С.: Какие из ваших произведений вам сегодня ближе всего?

В.С.: Безусловно, это романы "Роман", "Голубое сало" и "ледяная" трилогия, которую в этом году я надеюсь дописать.

Б.С.: А за что вы так любите именно эти вещи?

В.С.: У меня к ним меньше всего претензий - структурных, и стилистических.

Б.С.: Несут ли они, как и другие ваши произведения, некую сверхидею? Или вы, как Набоков, с опаской относитесь к "литературе больших идей"?

В.С.: Честно говоря, затрудняюсь ответить. Иногда большая идея может быть в крохотном рассказе, например, у Хармса. Но, к счастью, автору не дано различать размеры этих идей. Так что мне больше нечего сказать на эту тему.

Б.С.: Ваши произведения вызывают сейчас наибольший общественный резонанс. Чем вы это объясните?

В. С.: Наверное, мои вещи попадают в какие-то нервные узлы общества. Но если бы я не делал чего-то нового, вероятно, такого резонанса не было бы. Впрочем, я не очень четко представляю себе этот процесс. Он для меня во многом загадочен.

Б.С.: По данным недавнего опроса среди 4,5 тыс. россиян, ваше "Голубое сало" оказалось на третьем месте в рейтинге самых вредных книг для взрослых - после "Майн кампф" и "Капитала". Как вы это прокомментируете?

В.С.: Что ж, 50 лет прожиты не зря! Если же говорить серьезно, то это свидетельствует о невинности и диковатости нашей читательской массы. Она до сих пор воспринимает художественную литературу как руководство к действию, но я в отличие от Гитлера и Маркса никого ни к чему не призываю, а просто записываю на бумагу свои фантазии. И общественных целей у меня нет.

Б.С.: А как вы оцениваете современную общественно-культурную ситуацию в России?

В.С.: Огорчает несвобода СМИ и брежневизация телевидения. Россию, несомненно, сейчас подмораживают, а с другой стороны, в такие времена оживает и крепнет литература. Нет худа без добра. Россия тем интересна мне, что это непредсказуемая страна. Если бы я был обыкновенным семьянином, наверное, меня бы это угнетало, но я писатель, поэтому я этим питаюсь, я питаюсь энергией непредсказуемого, абсурдного, запредельного. Именно такую Россию я и люблю. Если бы она превратилась в уютную Швейцарию, я бы, наверное, поменял профессию или ушел в тайгу.

Б.С.: Видите ли вы признаки оживления в русской литературе?

В.С.: Да, конечно. Предпосылкой является то, что вкусовой хаос 90-х миновал. Читатели расслоились по интересам. И любителей серьезной прозы становится все больше. Это меня радует.

Б.С.: Назовите, пожалуйста, самые яркие произведения последних лет.

В.С.: Пока в XXI веке новые яркие звезды на российском литературном небосклоне не засияли. Так что ж с того? Ярких звезд и не должно быть много, иначе это не звездное небо, а салют. Но салют быстро гаснет.

Б.С.: А кто, по-вашему, негаснущие звезды?

В.С.: Они общеизвестны – Виктор Пелевин, Виктор Ерофеев, Татьяна Толстая, Александр Солженицын.

Б.С.: Но все они просияли еще в XX веке.

В. С.: Большая Медведица сияет уже миллиарды лет. Должно пройти время, прежде чем плоды нынешнего оживления русской литературы станут видны всем.

Б.С.: Что бы вы хотели пожелать читателям "Граней"?

В.С.: Читайте классику. В нее так приятно возвращаться - как на старую дачу, где прошло детство.