Недавно я понял, что кино делится на три типа. Редкий фильм берет тебя за шкирку и делает с тобой все что хочет: в его объятьях ты чувствуешь себя бессильным объектом манипуляции. Таковы "Танцующая в темноте" и некоторые классические голливудские мелодрамы. Таковы натуралистичные итальянские хорроры и гонконгские боевики Джона Ву. Такова должна быть идеальная порнография и мифический снаф. Ты плачешь, дрожишь и эякулируешь помимо собственной воли. В этих фильмах – вне зависимости от жанра – дышит экзистенциальный ужас.

Однако самый распространенный тип фильмов – фильмы, которым не хватает силы так обойтись с тобой. Средней руки боевик, романтическая комедия, причесанный голливудский ужастик. В них не найдешь ужаса и обнаженности эмоции. Это – прирученное кино, комфортное кино для масс. Мейнстрим в его наивысшем выражении.

И наконец, третий тип кино – фильм, который вообще не интересуется тобой. На нем можно спать, можно выйти из зала, можно думать о своем, а после финала можно встать, пожимая плечами: мол, зачем это мне? Ему, как и фильмам первого типа, нет дела до зрителя – но если фон Триер обращается со зрителем как с неодушевленным предметом, который можно вертеть так и этак (вот, нажми сюда – он заплачет, нажми сюда – задрожит), то те фильмы, о которых я говорю сейчас, вообще не смотрит в его сторону. Вообще не на что не нажимает и не пытается развести зрителя ни на какую эмоцию.

Именно такое кино полюбили на европейских фестивалях последние годы. "Человечность" Бруно Дюмона, "Джулиен, мальчик-осел" Хармони Корайна, "Идиоты" Ларса фон Триера – вот такое кино получает призы. Массовый зритель считает, что жюри сошло с ума. Эстеты говорят, что только такое кино они и могут смотреть, – и я к ним присоединяюсь.

Есть какая-то высшая честность в том, что фильм не пытается тебя развести. Как всякая крайность, подобные фильмы прекрасны. Мейнстрим дает тебе что-то, но требует, чтобы за свои деньги ты еще подмахнул ему, – потому что не может взять тебя так, как берет тебя фильм первого типа. Вялые, снятые ручной камерой арт-хаусные фильмы не обещает тебе ничего – и потому не обманывает.

В пятницу на экраны Москвы вышел фильм братьев Дарденнов "Сын". Те, кто видели их предыдущий фильм – "Розетту" ("Золотая пальмовая ветвь", Канны-99) не будут удивлены: ручная камера, некрасивые люди, почти отсутствующий сюжет. Зритель волен отвернуться и не смотреть.

В фильме почти нет сюжета, но есть ситуация. Плотник Оливье (Оливье Гурме, лучшая мужская роль, Канны-2002) шесть лет назад потерял сына. Подмастерьем к нему устраивается Франсис, вышедший из тюрьмы семнадцатилетний убийца, не знающий, что Оливье – отец убитого им мальчика. Двое героев сосуществуют в пространстве фильма, и только в финале Франсис понимает, кто такой Оливье.

Зритель волен решать сам, каковы мотивы Оливье. Одержим ли он идеей всепрощения? Хочет ли он власти, которую дает ему знание, которым не обладает его подмастерье? Или просто видеть убийцу своего сына каждый день – единственный выход, чтобы не возненавидеть его? Дарденны не дают никакой подсказки. Мы слышим учащенное дыхание, видим пожилого мужчину, таскающего доски и рассуждающего о сортах древесины. Видим подростка, только что отсидевшего шесть лет в тюрьме и умеющего разве что играть в настольный футбол. Между ними что-то проскакивает – какое-то человеческое чувство, для которого у нас нет названия.

Это очень честный фильм. Он не обещает ничего и не дает откровения. Подобно "Розетте" и "Идиотам" он обрывается на полуслове. При всей искусственности ситуации, он похож на жизнь, подсмотренную в окно чужого дома или сквозь дыру в заборе. В отличие от большинства фильмов, которые мы смотрим, в нем действуют люди из плоти, вялой, несовершенной плоти, взывающей только к состраданию. Единственное, что может погубить фильм Дарденнов, – это попытка увидеть в нем притчу и аллегорию. Стоит только предположить, что герой неслучайно сделан плотником, а слово "сын" в названии намекает на Сына Человеческого, как хочется бежать из зала, забыв картину как вязкий ночной кошмар. По счастью, Дарденны и тут оставляют нам выбор: я все-таки буду считать, что Оливье сделан плотником потому, что работа плотника – про плоть деревьев, точно так же, как весь фильм - про обреченную смерти, стареющую человеческую плоть.