Я очень хорошо помню свою первую встречу с Владимиром Жириновским на одном из союзных депутатских съездов. Это был политический дебют лидера только что созданной Либерально-демократической партии Советского Союза. Жириновский был еще не стар, но ничем особо не отличался от себя 75-летнего - так же брызгал слюной, вращал глазами, молол всю ту же человеконенавистническую чушь, которую миллионы людей потом слышали с трибуны Государственной думы. На меня это появление безумца среди депутатов съезда, который, несмотря на свое "агрессивно-послушное большинство", создавал некие надежды на перемены, произвело гнетущее впечатление.

И я поинтересовался у советника президента СССР - украинского поэта Бориса Олейника (а он отвечал у Горбачева за "многопартийность"), зачем он приволок всех этих чудищ на съезд. (А кроме Жириновского там был Энгельгардт-Юрков, с выпученными глазами изображавший из себя монархиста, и еще некий Воронин, который уже в постсоветскую эпоху будет руководить движением обманутых вкладчиков финансовых пирамид.)

Борис Ильич недоуменно посмотрел на меня и хитро улыбнулся: "Хлопчик, ты не тягнеш партитуру!"

И потом объяснил на своем сочном украинском языке, что так и было задумано - создать такие партии, чтобы люди перепугались и поняли, что лучше КПСС ничего нет и быть не может. И, разумеется, во главе этих партий должны находиться настоящие клоуны, при одном взгляде на которых у нормального человека начнется изжога и он поймет, что такое генеральный секретарь ЦК КПСС, а что такое председатель ЛДПСС.

"А это одоробло, - потешался Олейник, показывая мне пальцем на Жириновского, как какой-нибудь Карабас-Барабас на Арлекина. - Ты посмотри на него, хлопчик, ты только оцени, как он плюется, вон тому депутату уже весь лацкан заплевал. А внешность! Ты вообще посмотри, какая у одоробла внешность!"

"Какая внешность?" - удивился я.

Борис Ильич, известный в узких кругах своим нередко специфическим отношением к представителям определенных национальных меньшинств, моментально стал серьезен и только заговорщически подмигнул мне.

"Да он курчавый, хлопчик, разве ты не видишь? Он курчавый! Я хочу тебя спросить - разве русский человек за такого проголосует?"

КГБ, как обычно, обманул партию. В список многопартийных "одоробл" попал агент экстра-класса, который политически пережил и Горбачева, и Олейника, и Ельцина, и Лукьянова, и Лигачева - всех героев той непростой эпохи. Пережил, практически никогда не изменяя - не взглядам, нет - а задачам, которые были перед ним поставлены кураторами с Лубянки. На протяжении всех этих трех десятилетий он неизменно высказывал их, а не свои взгляды. Да, они уже тогда думали так, как он рассказывал, мечтали о реванше, искренне не понимали, почему все рушится, вытаскивали власть из ослабевших рук партийной номенклатуры.

Человек без малейших представлений о чести, он с удовольствием артикулировал то, что ему приказывали, и до последнего дня жизни наслаждался ролью пешки в чужой игре. Когда он умер, Россия уже стала ровно такой, какой он и хотел ее видеть еще в 1990 году - вернее, такой, какой ему приказали хотеть ее видеть. Всем сокрушающимся по поводу смерти этого профессионального подлеца я напомню, что сейчас он уже никому не нужен от слова вообще. Все, что можно проверить с его помощью, - так это реакцию российского общества на обмен ядерными ударами с Америкой. Что, впрочем, тоже не имеет ровно никакого смысла, так как от сторонников такого обмена уже через недолгое время останется, говоря бессмертными словами другого придурковатого пропагандиста Кремля, радиоактивный пепел.

Конечно, как и любой другой политический журналист, после той первой встречи я не раз видел Жириновского в непубличном пространстве и общался с ним без софитов. Да, я знал, что вне публики это совершенно другой человек - спокойный, уравновешенный, великолепно все понимающий и глубоко, на каком-то животном уровне презирающий тех, кому он служил. Знал о его внутренней пустоте, о маске, которую он вынужден был носить буквально везде, о его фальшивой личной жизни. Он не был тем, за кого он себя выдавал, - не был политиком, не был русским патриотом, не был образцовым семьянином, не был вообще никем, просто оболочкой для чужой подлости. Но моего отношения к Жириновскому это не смягчало. Человек, вся жизнь которого была посвящена обоснованию и оправданию грядущих кровавых преступлений его родины, - не пациент психиатра, но подсудимый на процессе над военными преступниками. Думая о Жириновском, я сожалею только о том, что он умер неосужденным.