Людям свойственно раздражаться. По пустякам и по серьезным поводам. Раздражительность смиряется верой. Говорят, в сильных дозах эта самая вера излечивает и от боли, тоски, отчаяния.

Неизлечимо только безверие. Безверие неутешно, и когда с новостных лент сползает сообщение о том, что какой-то полоумный фотограф зарезал священника, ты впадаешь в ступор и если о чем и способен думать, то о подлой абсурдной жестокости этой жизни. И о ее мрачной символике.

О том, что раздражительный Пчелинцев убил одного из самых светлых пастырей Русской православной церкви – бывшего политзека и защитника политзечек. О том, что отец Павел Адельгейм, как некогда отец Александр Мень, самим фактом своего служения оправдывал существование погрязшей в коррупции и бесстыдстве РПЦ. И о том, каким поношениям и репрессиям подвергался он в той церкви, что стараниями своих начальствующих мракобесов и беснующейся массовки давно обращена в секту.

Это не проходит по жанру конспирологии: мол, вы бесновались, вы и убили-с. Это просто фон, на котором разыгралась трагедия. Однако фон таков, что мученическая смерть 75-летнего батюшки, вечного диссидента и защитника слабых, не кажется случайностью. В организации, где его вышестоящие товарищи и коллеги борются с нанопылью, освящают ядерные ракеты и гоняют на спорткарах, протоиерей псковского храма Святых жен-мироносиц смотрелся чужаком. Не по крови - по вере.

А если веры нет, то, конечно же, такой священник вызывает раздражение, а то и ненависть у местной администрации в лице архиепископа Псковского и Великолукского Евсевия и у начальства повыше, вплоть до патриарха. А если пастырь к тому же в течение многих лет борется с "вертикалью власти" внутри церкви, вступаясь за права немотствующих приходских священников, если он столь же блистательный богослов, сколь и знаток российских законов, и спорить с ним практически невозможно, то злоба только растет.

И остается лишь проклинать его и прорабатывать на епархиальном совете, словно Пастернака какого-нибудь либо Солженицына в газетах в коммунистические времена. Объявлять клеветником, безбожником, ересиархом, как раньше объявляли троцкистско-зиновьевским выродком или там литературным власовцем. А уж за то, что он, осуждая панк-молитву Pussy Riot в храме Христа Спасителя, публично говорил, что их выступление спровоцировала сама РПЦ, его, наверное, готовы были распять.

Ибо всяк по-своему избывает свое неверие. С равнодушием: дескать, не нуждаюсь в этой гипотезе. С бешенством по отношению к лживым сказкам "про боженьку", как завещал дедушка Ленин. С ужасом и отчаянием, вот как сейчас мы воспринимаем гибель отца Павла, о чем с непостижимой мудростью сказал юный поэт: "Ум ищет божества, а сердце не находит". А бывает, что и с завистью, особенно если ты облечен саном, но в душе ни капли веры, а на уме одна политика и корысть, как у многих из российского духовенства. Тогда, конечно, сама мысль о том, что где-нибудь в псковской глубинке живет и служит протоиерей, который светло, бесстрашно и просто принимает божий мир, вызывает не только ярость. Но и ревность, чувство унизительное, но по-человечески понятное.

Собственно, как не позавидовать? Внук обрусевшего немца, расстрелянного при Сталине, сын расстрелянного поэта и политической ссыльной, сам отсидевший три года при Брежневе за "клевету на советский строй" и в лагере лишившийся ноги, он ведь и вправду прожил завидную жизнь. В ладу со своей совестью, темпераментом, убеждениями. Жизнь, освященную этим особым даром – искренней глубокой верой, которая поднимает человека из праха и освобождает от скучного ужаса бытия и от смертного страха. Таких людей совсем немного на свете, тем более в грешной человеческой церкви, оттого и боль утраты так велика и остра. Безверие и вовсе не примиряет с потерей, однако в эти траурные дни попытаемся во что-нибудь поверить. Или хоть догадаться о том, что жизнь и смерть отца Павла Адельгейма были наполнены огромным значением и смыслом.