Только вообразите - Михаил Боярский запросил французский паспорт, а ему из парижских газет и социальных сетей: да ты сдурел, старый алкоголик, ты хоть понимаешь, куда едешь, да ты послушай, что мы тебе расскажем про нашу власть. Или там Светлана Светличная засобиралась в Париж, а ей оттуда открытые письма пишут о зверской природоохранной деятельности местного президента. Невозможно себе представить.

Главное, огорчает отсутствие патриотизма в комментариях и комментах российских жителей. Дефицит гостеприимства при явном избытке сарказма. Западный гражданин, будь он хоть журналист, хоть блогер, едва ли позволит себе грубые высказывания в отношении артиста-беженца из далекой России. А у нас бедного Депардье облили насмешками с головы до ног, словно он, пожелав стать российским налогоплательщиком, совершил нечто жалкое и постыдное. Как это объяснить?

Думаю, единственно возможное объяснение будет тем не менее предельно патриотичным.

Дело в том, что наши граждане осведомлены о жизни на Западе гораздо лучше, чем иностранцы - о жизни в России, и так было, наверное, всегда. Всемирно отзывчивые россияне умели изъясняться по-басурмански, знали толк в заморских винах и супах прямо из Парижа, американских джинсах, немецких автомобилях и японских магнитофонах. А для иностранцев, если не считать путешествующих агентов Госдепа типа маркиза де Кюстина, Россия обычно сводилась к балету, медведям, балалайкам и грозным царям, которых за лютость называли Васильевичами.

Оттого наш человек, обратившийся за видом на жительство в западное посольство или запросивший убежища прямо за рубежом, более или менее представляет себе, куда он едет. Оттого бедняжка Брижит Бардо, собравшаяся на ПМЖ в РФ, грезит о какой-то небывалой России – родине спасенных слонов, а "человечного" Путина воображает другом пернатых и защитником млекопитающих. Оттого и несчастный Жерар, заглядевшись на нашу плоскую шкалу налогообложения, все остальное видит как в тумане. Из тумана же проступают великая российская демократия, любимый Путин, щедрый Рамзан и та деревенька возле Госфильмофонда, вся уставленная березами, где артист мечтает жить и работать.

Иностранцы ленивы и нелюбопытны по отношению к России, и надо в течение многих лет со страниц местных СМИ рассказывать им о подвигах Солженицына, чтобы они догадались, какую честь оказал им писатель, поселившись затворником в Вермонтском лесу. Напротив, наши люди готовы во все глаза глядеть на любого чужеземца. А когда он еще и поет, как Поль Робсон либо Дин Рид, или снимается в кино, как Марина Влади, или только что из застенков, как Луис Корвалан, то восхищению нет предела.

И если наш д'Артаньян переселится на берегах Сены, это не произведет на французов никакого впечатления. Такие они темные, невежественные люди. Иное дело Жерар: его славное имя уже десятилетиями гремит по всей Руси великой – от Камчатки до Центороя. Бельмондо, Ришар, Делон, Депардье, Бардо – это все близкие, родные нам люди, мы любим их с детских лет ревнивой, яростной любовью, и каждая встреча с ними, в кино или вживую, для нас как праздник. Но все-таки лучше в кино.

Ибо осведомленность наших граждан о жизни в России еще глубже, нежели слегка все-таки мифологизированные представления о Западе. И тут любовь соединяется с нешуточной тревогой о репутации и судьбе заезжего гастарбайтера, который ни черта не смыслит в наших березах. А за грубоватыми комментами в Cети и в оппозиционной печати скрываются досада, боль, изумление. Потому и бьют, что любят, как бы приговаривая: "Ты куда лыжи-то навострил, милый, в какое-такое Сочи? Мы сами тут едва выживаем, а ты сразу помрешь!"

Конечно, это натяжка, и самые продвинутые из комментаторов понимают, что помереть ему не дадут, а долго здесь жить Депардье и сам не станет. Но ведь любовь – она эгоистична, и если мы любили Жерара за то, что он француз и отчасти Дантон, то и хочется, чтобы он оставался французом, а не обнимался с Путиным, потрясая краснокожей паспортиной. Хочется, чтобы он оставался недосягаемым для собирательного мордовского начальства, которое мы еще в царские времена возненавидели всем сердцем. Собственно, мы и любили и любим знаменитых иностранцев за то, что они непохожи на наших политических и прочих звезд. За то, что у них такой заграничный паспорт. За то, что они у нас не живут, а гастролируют. И когда Жерар Ксавьевич лобызается с Михал Иванычем или славит с грозненской сцены Рамзана Ахматовича, душа россиянина тоскует.

Сам Депардье пока об этом не знает, поскольку из русских слов разучил лишь самые простые: "Толстой", "Распутин", "береза", "славароссии", "Госфильмофонд". Но уже начинает кое-что просекать. Осадил же он мордовского руководителя, предложившего ему пост министра культуры при своем дворе, внятно ответив, что в ранге министра культуры представляет все человечество. Золотые слова!

Вероятно, на этом посту он и проработает до конца жизни, как служил и прежде – в "Невезучих" и "Сирано", в "Последнем метро" и "Виде на жительство". В сущности, он и сейчас играет одну из своих блистательных ролей, проживая на подмостках трагическую судьбу эмигранта. Но погаснет свет, разбредется массовка – и он снова останется наедине с собой. Старый актер, невезучий гражданин, потомственный, коренной француз. Свежая ксива затеряется среди реквизита.