Два этих процесса идут теперь одновременно. Процесс по делу Евсюкова, которого того гляди приговорят к пожизненному, и спецоперация под условным названием "Чистка мундира". Практика здесь тоже строго юридическая.

Невезучий майор защищается грамотно, но вяло, да и откуда взяться бодрости в голосе при таких обвинениях? Только и остается говорить, что ничего не помнит – ни про пистолет, ни про патроны, ни про то, как погулял по супермаркету. Заранее приговоренный, подобно Буданову, к тому, чтобы расплатиться за всю Систему, он просит лишь о смягчении приговора и взывает к справедливости.

Само ведомство защищается куда успешней и даже контратакует. Майор Дымовский, еще в ноябре объявленный агентом влияния "неправительственных организаций, финансируемых из-за рубежа", сидит под замком. Другой правдолюбец, бывший зампрокурора Ухты Григорий Чекалин сумел вырваться на волю лишь под залог в полмиллиона рублей. Подытоживая все эти факты, начальник Департамента собственной безопасности МВД Юрий Драгунцов вчера размашисто назвал клеветниками всех диссидентствующих милиционеров.

А против журнала The New Times, опубликовавшего монологи и открытое письмо омоновских офицеров, возбуждено дело о защите чести и достоинства. И когда узнаешь о том, что некоторые герои данной публикации объявили свои подписи поддельными, это славно рифмуется с мнением генерала Драгунцова. Выбор-то, оказывается, невелик: или ты скажешь, что твою подпись подделали, или сядешь за клевету.

Значит, надо уходить в несознанку. По методу Евсюкова. По генеральской методике. Все конкретные обвинения – или клевета, или "не помню". Все абстрактные – там, где цифры и ни одного живого примера, – пожалуй, правда. Вот и Драгунцов признает: 1 тысяча 642 неведомых сотрудника милиции уволено по заявлениям неведомых граждан. То есть не все гладко в милицейском ведомстве, но в целом порядок. Безымянные пострадавшие информируют департамент. Безымянные оборотни изгоняются из рядов.

Правда, иногда – по чистой случайности – люди и менты обретают имя, и тут начинается такая "кафка", что читаешь – и сходишь с ума. Тувинский гаишник Борбак-оол Баир убивает юношу и ранит его пассажирку, потом подбрасывает ему игрушечный пистолет, пытаясь имитировать убийство при самозащите, в суде обман раскрывается – и киллер в погонах получает тяжелый срок: год и три месяца колонии-поселения. А томского журналиста Констинтина Попова забивает насмерть сотрудник медвытрезвителя Алексей Митаев – и уже выстроена линия защиты, согласно которой этот садист остро переживал семейный кризис, так что он тоже вряд ли "присядет" надолго. Менты, избившие в Свердловске профессора Уральской консерватории Сергея Белоглазова, в лучшем случае будут уволены. Это понимает и сам пострадавший, который, отказываясь принимать слова "сожаления" от лица начальника областного ГУВД, настаивает лишь на том, чтобы они больше не носили погоны. Он не требует ни денежной компенсации, ни открытия судебного дела. Спасибо, говорит, что не убили.

И тут два процесса, идущих одновременно, выстраиваются наконец в один. Евсюков стреляет, генералы кошмарят своих правдолюбцев и судятся с журналистами, суды чуть ли не оправдывают садистов – а на выходе получается гражданин, который уже ничего не ждет ни от милиции, ни от государства. Гражданин, который при виде человека в погонах испытывает только два сильных чувства: омерзение и страх. Боком, по стенке пробирающийся к себе домой, лишь бы не заметили, не проверили документов, не спутали с фотороботом, не затащили в отделение и не пристрелили по дороге.

Это норма – для полицейского государства. Полицейского в том смысле, что силовые органы обслуживают сами себя и, как всякая закрытая, но мощная корпорация, поставлены над бесправным обществом. Однако внешних приличий никто не отменял, и майор, расстреливающий покупателей в супермаркете, достоин наказания как всякий, кто выбалтывает корпоративную тайну. Он и будет наказан – один за всех, хотя по совести (генеральской) достоин куда большего снисхождения, нежели редкие диссиденты в погонах. Впрочем, это тоже тайна, о которой не принято говорить вслух.