Изгнание Геннадия Гудкова из Думы и его возможное уголовное преследование – прецедент неприятный и опасный, однако в краткой, но бурной истории российского парламентаризма совсем не редкий. И начинать тут надо, конечно, не с Мавроди, а с дореволюционной Думы первого созыва.

Первая Государственная Дума, большинство в которой составляли кадеты и трудовики, не понравилась царю и премьеру Столыпину своим решительным настроем, главным образом в вопросе о земле. Первый русский парламент не проработал и четырех месяцев: открывшись 27 апреля 1906 года, 9 июля он был распущен высочайшим манифестом, текст которого гласил:

Выборные от населения, вместо работы строительства законодательного, уклонились в не принадлежащую им область и обратились к расследованию действий поставленных от Нас местных властей, к указаниям Нам на несовершенства Законов Основных, изменения которых могут быть предприняты лишь Нашею Монаршею волею, и к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населению.

Примерно 220 из 511 депутатов не согласились с роспуском. Они собрались в Выборге в гостинице "Бельведер" и приняли воззвание к гражданам России, которое вошло в историю под названием Выборгского. Этим документом народные избранники призвали население к кампании гражданского неповиновения – не платить налоги и уклоняться от военной службы:

Ни одного дня Россия не должна оставаться без народного представительства. У вас есть способ добиться этого: Правительство не имеет права без согласия народного представительства ни собирать налоги с народа, ни призывать народ на военную службу. А потому теперь, когда Правительство распустило Государственную Думу, вы вправе не давать ему ни солдат, ни денег.

В ответ правительство возбудило уголовное дело, которое слушалось Особым присутствием Петербургской судебной палаты. Подписавшим воззвание вменялась статья 129 (п.3 ч.1) Уголовного Уложения – "возбуждение к бунтовщическим действиям, ниспровержению существующего в государстве общественного строя, а также к неповиновению или противодействию закону" в форме распространения сочинений соответствующего содержания. Один из адвокатов обвиняемых, член кадетской партии (тогда еще не депутат) Василий Маклаков, не одобрявший воззвания, доказывал, что в действиях подписантов нет состава 129-й статьи: они сочиняли воззвание, но не распространяли его; составление же "преступного сочинения" карается статьей 132. Однако обвинение эта статья никоим образом не устраивала: осуждение по 129-й статье влекло за собой поражение в правах, а по 132-й – нет.

В итоге из 180 обвиняемых 155 были признаны виновными и приговорены к трем месяцам тюремного заключения и лишению как активного, так и и пассивного избирательного права (а могли бы упечь и на каторгу). По этой причине ни один из осужденных в Думу нового созыва не попал. Как выразился видный член партии кадетов, впоследствии депутат Александр Кизеветтер, "лучший цвет первой Думы варварски скошен произвольным применением обвинения по 129-й статье". Отсутствовавших приговор настиг спустя годы: бывший депутат Захарий Выровой эмигрировал во Францию, вернулся в Россию в 1915 году – и тотчас был осужден за подпись под Выборгским воззванием на два месяца тюрьмы.

Вторая Дума, начавшая работу 20 февраля 1907 года, просуществовала 103 дня. Ее роспуск проходил в драматических и по сей день не вполне выясненных обстоятельствах. 1 июня председатель Cовета министров Петр Столыпин на закрытом заседании потребовал отстранить от участия в работе Думы 55 членов социал-демократической фракции, а 16 из них лишить депутатской неприкосновенности. Они обвинялись в том, что "образовали преступное сообщничество для насильственного ниспровержения государственного строя путем народного восстания и осуществления демократической республики". Ссылаясь на агентурные данные полиции, премьер сообщил, что штаб-квартиру фракции в меблированных номерах "Сан-Ремо" на Невском проспекте посещали члены военно-революционой организации (имелось в виду Временное бюро боевых и военных организаций при Петербургском комитете РСДРП); там же состоялась передача депутатам наказа солдат Виленского и Петербургского гарнизонов, а при обыске обнаружены фальшивые паспорта "для снабжения ими подпольных агентов". Встреча была коспиративной: для посещения квартиры солдаты переоделись в штатское платье. Требование Столыпина поддержал министр юстиции Щегловитов. По его словам, полиция опоздала на полчаса и потому не смогла захватить членов военно-революционной организации на совместном заседании с депутатами.

Председатель Думы Федор Головин поставил вопрос на голосование. Дума постановила передать материалы дела в комиссию, которую возглавил Кизеветтер. На следующий день состоялось обычное пленарное заседание. Лидер социал-демократической фракции Ираклий Церетели (будущий министр почт и телеграфа во Временном правительстве) пытался (см. заседание 53) перевести дискусию в чрезвычайный регистр, внушая коллегам, что Россия находится на грани конституционного переворота, однако Головин счел за благо не провоцировать власть и решил придерживаться текущей повестки дня. Депутат Кизеветтер в конце заседания доложил, что комиссия успеет изучить представление о лишении депутатов иммунитета лишь к понедельнику, 4 июня. Депутат Крупенский, камергер и крайний националист, предложил не затягивать решение вопроса. "Я не понимаю члена Думы Кизеветтера, - заявил он. – Перед нами государственные преступники. Должны они быть выданы или нет? Скрываться нечего. По-моему, в этом вопросе не может быть сомнений. Он может быть немедленно решен, без всякой комиссии". Тем не менее Дума постановила заслушать доклад комиссии 4 июня.

Поздно вечером члены комиссии Кизеветтера кадеты Маклаков, Струве, Чесноков и Булгаков, пытаясь спасти Думу, встречались со Столыпиным, но никакой уступки от него не добились. Столыпин настаивал на выдаче депутатов, члены комиссии считали это невозможным. Как свидетельствует Маклаков, на это премьер ответил следующими словами: "Ну, тогда делать нечего, только запомните, что я вам скажу: это вы сейчас распустили Думу".

В эту самую ночь со 2 на 3 июня 37 обвиняемых депутатов были арестованы. А наутро в воскресенье двери Таврического дворца оказались заперты, а на дверях был вывешен манифест о роспуске Думы, гласивший

: ...свершилось деяние, неслыханное в летописях истории. Судебною властью был раскрыт заговор целой части Государственной Думы против Государства и Царской власти. Когда же правительство Наше потребовало временного, до окончания суда, устранения обвиняемых в преступлении этом пятидесяти пяти членов Думы и заключения наиболее уличаемых из них под стражу, то Государственная Дума не исполнила немедленно законного требования властей, не допускавшего никакого отлагательства.

Одновременно с царским манифестом был издан и новый избирательный закон. Это событие вошло в анналы истории как Третьеиюньский переворот: если роспуск Думы был прерогативой монарха, то изменение избирательного законодательства без согласия Думы было прямым нарушением Основных государственных законов.

Дело арестованных депутатов слушалось в закрытом судебном заседании. Требуя открытого процесса, обвиняемые и их защитники покинули зал суда. 1 декабря был объявлен приговор. Из 37 человек 17 было приговорено к каторжным работам на срок от 4 до 5 лет, 10 сослано на поселение, 10 оправдано. Спустя четыре года выяснились обстоятельства, которые Ленин, разразившийся гневной статьей, назвал "гнусными подробностями этого грязного дела", а Троцкий охарактеризовал как "дьявольский подкоп правительства под рабочее представительство второй Думы".

Оказалось, что вся история с солдатским наказом была полицейской провокацией, да и сам-то наказ не содержал ничего кроме жалоб солдат на свое бесправное положение. О том, что дело шито белыми нитками, догадывался московский губернатор, впоследствии товарищ министра внутренних дел и командир Отдельного корпуса жандармов генерал Джунковский, писавший в своих воспоминаниях: "Во всей формулировке обвинения, предъявленного к 55 членам Государственной Думы, чувствовалась какая-то натяжка и неискренность".

На самом деле правительство Столыпина начало готовить переворот еще в апреле. Товарищ министра внутренних дел Сергей Крыжановский получил тогда распоряжение составить проект нового избирательного закона. Один из трех вариантов, который сам он называл "бесстыжим", больше всего понравился Николаю II. Он и стал законом. Предъявив Думе ультиматум, правительство и не думало дожидаться ответа – ему нужны были не мнимые заговорщики, а роспуск Думы. Все необходимые бумаги были направлены императору уже утром 2 июня, а в ночь со 2-го на 3-е вернулись с его подписью.

Сюжет этот стал предметом бурного обсуждения в Четвертой Думе в октябре 1911 года, когда вскрылись неприглядные детали. Член комиссии Кизеветтера кадет Николай Тесленко (тоже, кстати, один из адвокатов подписантов Выборгского восстания) заявил на пленарном заседании:

Комиссия... пришла к убеждению, к единодушному убеждению, что дело идет не о заговоре, учиненном социал-демократами против государства, а о заговоре, учиненном петербургским охранным отделением против второй Государственной Думы.

Ленин, цитируя эту фразу, пишет, что Тесленко "наконец, решился выболтать так тщательно хранимую тайну". Ильич вообще крайне суров к кадетам:

Зажатые между реакцией и революцией, они больше всего боялись революции. Поэтому они кокетничали с правительством и прикрывали его в продолжение четырех долгих лет своим молчанием, превратившись таким образом в соучастников его преступления.

Обвинение вряд ли справедливо. Именно кадетская фракция не позволила лишить мандатов своих идейных противников, пусть даже ценой роспуска Думы. Проголосуй она за удовлетворение требования правительства – и вопрос был бы решен.

В то же время социал-демократы видели в Думе лишь второстепенный инструмент политической борьбы. Они бойкотировали выборы в Первую Думу. Тактика фракции во Второй Думе подробно рассматривалась на V съезде РСДРП в Лондоне в мае 1907 года. Заслушав отчет Церетели, съезд постановил, что фракция "не всегда, к сожалению, последовательно проводила точку зрения пролетарской классовой борьбы", блокировалась с буржуазными партиями, тогда как ее цель состоит отнюдь не в том, чтобы заниматься законодательной работой и тем самым вступать в "сделки с самодержавием"; ее задача – "а) выяснение народу полной непригодности Думы как средства осуществить требование пролетариата и революционной мелкой буржуазии, в особенности крестьянства; б) выяснение народу невозможности осуществить политическую свободу парламентским путем". Согласно предначертаниям съезда, Думу следовало использовать прежде всего как трибуну для революционной пропаганды. Членам фракции предписывалось также вести внедумскую работу среди пролетариата. На съезде царило неприязненное отношение к кадетам как к партии, предающей интересы народа во имя ложного лозунга "беречь Думу". Депутаты от РСДРП должны были вести непримиримую борьбу "не только с самодержавием, но и с предательским буржуазным либерализмом" и ни в коем случае не сглаживать остроту конфликта "путем принижения своих лозунгов".

Не избежали репрессий и левые депутаты Четвертой Думы. В ноябре 1914 года в Озерках под Петроградом в доме конторщика Ивана Гаврилова состоялось нелегальное всероссийское совещание РСДРП. Несмотря на громкое название в нем участвовало всего 11 человек, в том числе все пятеро членов большевистской фракции Думы – Бадаев, Муранов, Петровский, Самойлов и Шагов. В последний день работы совещания в дом нагрянула полиция, извещенная провокатором. Ве присутствующие были арестованы. Депутаты заявили о своей неприкосновенности и наутро были освобождены, но к вечеру того же дня снова арестованы. Дума в это время была распущена на каникулы, поэтому вопрос о депутатском иммунитете перед нею не ставился.

Арестованным вменялась статья 102 Уголовного Уложения – участие в преступном сообществе с целью насильственого изменения в России или отдельной ее части образа правления. Дело рассматривалось Особым присутствием правительствующего Сената для суждения о государственных преступлених и противозаконных сообществах. В качестве одного из защитников в процессе участвовал депутат Думы, лидер фракции трудовиков Александр Керенский. На местах для публики присутствовали с целью продемонстрировать солидарность с обвиняемыми вожди кадетов и меньшевиков. Ленин остался недоволен поведением своих однопартийцев на суде. По его мнению, они проявили "недостаточную твердость": "Товарищам надо было отказаться от показаний по вопросу о нелегальной организации и, поняв всемирно-исторический момент, воспользоваться открытыми дверями суда для прямого изложения социал-демократических взглядов, враждебных не только царизму вообще, но и социал-шовинизму всех и всяческих оттенков". Он также упрекнул Льва Каменева (он участвовал в совещании в Озерках как представитель ЦК РСДРП и тоже попал под суд), который стал утверждать, что вовсе не желал России поражения в войне. В мемуарах, изданных в 1954 году, Федор Самойлов задним числом признал ленинскую критику справедливой. Каменев же, по его словам, "повел себя на суде как подлый, презренный трус".

Все пятеро депутатов были приговорены к ссылке на вечное поселение в Туруханский край.

Приговор был вынесен в феврале 1915 года, а в июле открылась сессия Думы. Председатель Родзянко поставил вопрос о лишении осужденных депутатских полномочий. Дебаты приняли острый характер. "Прежде чем спасать отечество, — заявил коллегам меньшевик Акакий Чхенкели, — вы должны спасти честь и достоинство того учреждения, где вы сами сидите". Председатель комиссии личного состава (иными словами – мандатной комиссии) Маклаков сказал, что осуждение большевиков "есть грех нашей юстиции". Совершенно неожиданно в поддержку осужденных выступил националист Василий Шульгин. "Мы считаем все то, что произошло по отношению к членам Государственной Думы - социал-демократам, - крупной государственной ошибкой", - заявил он. В итоге пятеро большевиков остались в списках Думы. Керенский, став министром юстиции во Временном правительстве, чуть ли не первым же распоряжением освободил их и приказал иркутскому и енисейскому губернаторам обеспечить им "почетное возвращение в Петроград".

Таковы исторические уроки думской солидарности – увы, прочно забытые нынешней партией большинства.