Десять лет назад Михаил Шемякин устроил в резиденции российского посла в Вашингтоне презентацию двух своих проектов, одним из которых была скульптурная группа "Дети - жертвы пороков взрослых". Тогда это был лишь макет из пластилина и воска.

По словам Шемякина, автором идеи был Юрий Лужков. Столичный мэр тщательно и вдумчиво работал над списком пороков. Более того: он практически самолично позировал для одной из фигур. Увидев эскиз, Лужков заявил, что ей не хватает экспрессии, и, выбежав из-за письменного стола, изобразил, как выразился Шемякин, "экспрессию носорога". Я посмотрел на макет и понял, что это была аллегорическая фигура "Садизм".

Вероятно, сегодня москвичи притерпелись к шемякинскому произведению, но тогда, при всем моем уважении к Шемякину, мысль о его сооружении в центре Москвы показалась мне дикой и невозможной.

Дело, в конце концов, не в отдельных зданиях или монументах. История знает примеры, когда современники ополчаются на проекты, отличающиеся резкой новизной, выбивающиеся из общего архитектурного стиля города. Но проходят годы - и сооружение становится неотъемлемой его частью и даже символом. Самый известный случай - Эйфелева башня, против которой светила французской культуры, в том числе Дюма-сын, Мопассан и Гуно, писал коллективное письмо протеста, называя башню "фабричной дымовой трубой", "ненавистной колонной" и "чернильной кляксой".

Дело не в архитектуре - не только и не столько. Дело в том, что наступил момент, когда для меня в Москве будто изменился химический состав воздуха. Я уезжал из России, когда в архитектурном отношении Москва еще мало изменилась. Но в душе у меня уже поселилось гнетущее чувство: мой родной город больше мне не принадлежит, им завладели чужие люди, и я в нем стал лишний.

Философ Георгий Федотов осмыслил духовную историю России как историю трех русских столиц - Киева, Москвы и Петербурга. "Основное русло нашей культуры пролегает именно здесь", - писал он о Москве, в которой ему "хочется целовать эти камни и благословлять Бога за то, что они все еще стоят". На его глазах "порфироносная вдова" снова обрела столичный статус - уже при большевиках - и стала витриной нэпа:

Стучат машинки, мчатся "форды", мелькают толстовки, механки, портфели. В кабаках разливанное море, в театрах балаганы. В учреждениях беличий бег в колесе. Ворочают камни Сизифы, распускают за ночь, что наткали за день, Пенелопы. Здесь рычаг, которым думали перевернуть мир и надорвались, нажив себе неврастению. Осталась кричащая реклама, порой талантливая, безусловно смелая, которая облепила Москву, кричит с плакатов, полотнищ, флагов, соблазняет в витринах окон, играет электрическими миражами в небе - "Нигде кроме, как в Моссельпроме...", "Пролетарии всех стран... покупайте облигации выигрышного займа!".

Чем не портрет Москвы первых ельцинских лет! Но если для Федотова это была весело шелестящая крона все на том же могучем корне, то теперь впору говорить о бензопиле, посредством которой безжалостно обрезают ветви, прилаживая к стволу на их место пластмассовые протезы.

Поверженный мэр встает сегодня в позу беззаветного труженика, гонимого кремлевскими интриганами, и говорит, что уходит в политику. Да он давно в ней. Более беспринципного авантюриста, более бесстыжего демагога российская политика не знает. За 18 лужковских лет Москва видела столько зла и позора, что никакому городу мало не покажется. Разваливались дома. Под ногами у москвичей и гостей столицы разверзалась земля, поглощая автомобили. А как горел Манеж в день президентских выборов 2004 года! Пожар, осветивший центр города, никто и не думал тушить. Удивительно вовремя сгорел, а градоначальник в ответ на обвинения впал в элегически-философский тон: "Кто знает, каковы были помыслы Истории, когда загорался Манеж?"

Видели мы и ксенофобские кампании - антипольскую, антиэстонскую, антилатвийскую, антигрузинскую, антиукраинскую, - главным застрельщиком которых в порыве административного восторга был московский мэр. Мы видели зверские разгоны неугодных Лужкову митингов.

Много было разных гадостей. Сварлив и мстителен был московский начальник - одни его бесконечные тяжбы "о защите чести и достоинства" чего стоят! Особенного же упоминания заслуживает анекдотический иск к Лимонову, по которому лидер нацболов, кажется, по сей день <не расплатился.

Так что поза безвинной жертвы Лужкову никак не идет - чья бы корова мычала, чья бы пчела жужжала.

У меня есть хорошее предложение к изгнаннику. Говорят, его супруга прикупила землицы на средиземноморском побережье Марокко. А ведь там есть где развернуться - позади пустыня. Почему бы Лужкову не построить там новый город и не назначить себя его мэром? Туда и церетелиевского Петра можно перевезти, а то, говорят, ему тесно на стрелке Обводного канала. Пускай бедуины любуются. Назвать град Лужков можно будет Нью-Москва. Ясно, что российская столица без Лужкова захиреет и ее придется переименовать в Старые Васюки...

Если Петра и впрямь снесут с глаз долой, то это будет первый после революции снос памятника царю. Но всей лужковской архиахинеи уже, конечно, не снесешь.

Многим сегодняшним москвичам - молодым или понаехавшим - город нравится именно таким. Вряд ли на смену пчеловоду в кепке придет чеховский интеллигент в пенсне. Москва уже никогда не будет такой, какой мы ее помним, какой ее видел с крыши Пашкова дома Воланд, притворно сокрушаясь: "Неужели среди москвичей есть мошенники?". Увы, мессир, есть...

И все-таки верится, что осядет пыль после неугомонного градоначальника и гений города, дремавший где-то в переулках - Кривоколенном, Скатертном, Брюсовом, Хохловском, - очнется, как после дурного сна.