Петр I как «оранжевый», или Модернизация в тупике
Кристина Оюланд
(в блоге
Свободное место)
07.02.2012
Обвинения оппозиции в попытке устройства «оранжевой» революции, продвижении иностранных интересов и дестабилизации страны - нехитрый прием критики Кремля по адресу недовольных авторитаризмом и несменяемостью власти.
В Кремле почему-то считают, что недовольство может быть исключительно «инспирировано» извне, как будто не в Конституции РФ сказано, что Россия – «демократическое государство». По логике Кремля, россияне должны быть довольны всем: и замещением выборов президента на договоренность между двумя персонажами, и 143-м(!) местом, рядышком с Нигерией, по уровню коррупции.
«Россия без Путина – Апокалипис!» - исступленно кричат пропагандистские видео в прокремлевских СМИ. Запугивание обывателя распадом России на молекулы в случае ухода бессменного вождя строится на мелькании склеенных кадров насилия, выбранных из разных контекстов и континентов. Картинки ада рисуют яркий лубок Владимира-Спасителя и зарубежных упырей, но за кадром остается основной вопрос: как «спасители отечества» намерены модернизировать страну без западных технологий и инвестиций? Каков сигнал инвесторам: расширять или сворачивать проекты в России? Означает ли возврат ВВП в Кремль отход в изоляцию?
Через 20 лет, прошедших с крушения коммунизма, ретроградный ход неосуществим. Россияне стали гражданами мира, они живут и работают и в Европе, и в США. И это не только олигархи, поэты или оперные дивы - это десятки тысяч специалистов, работающих в разных областях, включая самые передовые рубежи науки, это российские студенты, обучающиеся в западных университетах. По консервативным оценкам, в поисках работы на Западе Россию покидает 150 тысяч специалистов в год.
Чтобы быть «умелой посредницей» между Азией и Европой, России надлежит обладать «знаниями и искусствами» последней, писал историк Василий Ключевский, анализируя успех реформ Петра Великого. Поэтому Кремлю стоит прежде всего разобраться с собой и российским наследием: модернизировать или нет? Если «да», то без Запада не обойтись: ведь Петр стал великим, потому что был «оранжевым».
До новых встреч!
Морское оружие Украины
Комментарии
Кристийна, Ваш оптимизм похвален, но политик вашего ранга должен поддаваться не своим желаниям, а трезвому анализу. А он таков, что хоть лёд в России тронулся, до ледохода еще очень далеко.
Бить по путинизму надо был ВАМ с вашим дружками в ПАСЕ, когда он только зарождался на чеченской крови.
Так ведь все в том числе и верховная власть понимает, что без западных технологий это скорая погибель России.
Заимствовал их не только Петр практически вытащивший Россию из бездны мракобесия правда только технического и частично культурного, но и тот же Сталин которому западные корпорации провели индустриализацию.
Фактически 90% российской промышленности созданы западными умами и при их контроле.
То же самое можно сказать о Китае, поднятом американским бизнесом.
"Оранжевый Пётр Первый" - Кристина совсем заговорилась! Лучше бы вспомнила, чем его оранжизм закончился д
А других "историков" в России никогда и не было, а сослаться на чьи-либо слова надо.
Вся Российская "история" выдумка от начала и до последних дней.
И на том стоит толпа не только голосующая за Путина, но и большая часть от "оппозиции".
"Я не
Да уж, Циня неисправим.
Кижи - именно что карельская (то есть финская, естественно) архитектура. Ортодоксально-христианская "направленность" "подобной" архитектуры не должна смущать (финны, в меньшей степени, конечно, чем восточные угры, но также ассимилировались, превращаясь вначале в ортодоксов, а позднее - в "русских"). Тем более что нигде более (то есть в прочих районах проживания "русских") образцов "подобной" архитектуры нет и в помине.
"...русские были заказчиками"
Вы заблуждаетесь: русские не были даже заказчиками. Заказчиками были немцы.
А "неплохим" было исполнение заказа.
Кстати Ести, это коррелируется к вашим радужным надеждам о приходе к власти в России оппозиции.
Рассчитывать на лучшее не приходится.
Дело совсем не в гебне - дружище...
возможно и корреллирует, и, возможно, Кристина руководствуется при подчеркивании этих надежд - вопреки трезвой оценке, неизбежно приводящей к скепсису вроде Вашего - теми же мотивами что и я:
взлееять робкий росток русского протеста, не затоптать его критикой, дать шанс пустить корни, закрепиться, вырасти.
Возможно, я точно также незаслуженно раскритиковал её, как вы критикуете меня, хоть я в глубине души полностью разделяю Ваш скепсис.
Я понимаю вашу позицию...
Тоже зерно...
Каждый в меру своих сил...
Однако, мне кажется, что путинская модель власти приведет к ещё большему и более быстрому размягчению скелета разлагающейся рептилии.
Однако есть в этом варианте и опасность, почувствовав близкую смерть вошдь может попытаться пойти ва-банк, это ускорит его гибель, но может и принести неприятности для других.
Тут уж, или пан, или...
по-моему, начинать надо с того, что оранжевые - это основа нашей Конституции, на которых и было рассчитано. Борьба с оранжевыми означает борбу с Конституцией, то есть они вне закона, с самого начала, эти сексоты, засланцы.
успех реформ петра - население сократилось на четверть, а выжившие стали рабами.
усатый продолжил добрую традицию..
о Петре и завоевании Прибалтики
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ И СТРАНЫ СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ
Материалы Пятой ежегодной научной конференции (23-25 апреля 2003 г.)
Под ред. В.Н. Барышникова, С.Ю. Трохачева. Санкт-Петербург, 2004
В.Е. Возгрин
СЕВЕРНАЯ ВОЙНА В "ИСТОРИИ ПЕТРА" Ф.И.СОЙМОНОВА
В Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки, Санкт-Петербург с конца XIX в. хранилась неопубликованная рукопись петровского морского капитана и гидрографа, затем сенатора Федора Ивановича Соймонова "История государя императора Петра Великого". В настоящее время книга, состоящая из шести частей (около 25 а.л.) подготовлена мной к изданию.
Этот впервые вводимый в научный оборот источник был создан в 1760-х гг. свидетелем и участником великих событий в истории России начала XVIII в. Он позволяет глубоко погрузиться в историю Северной войны, а значит и стран Скандинавии. В рукописи содержатся совершенно неизвестные науке, детальные сведения об эпохе, что было замечено уже в конце XIX в., в "Отчете Императорской Публичной библиотеки" за 1896 г. Но ценность книги этим далеко не ограничивается.
Дело еще в том, что издание полного текста памятника и впятеро превосходящих его по объему Комментария и Примечаний предоставит читателю редкую возможность: расширить знания не только о России и русских людях той эпохи, но и о современном Петру зарубежье. То есть, об иностранных друзьях и врагах царя, о ситуации в европейских странах, вовлеченных в орбиту интересов России, о некоторых особенностях ведения войны, неизвестных отечественной историографии (или ею замолчанных) и многом другом. Справочный аппаратом способен оказать помощь в решении не только этой, но и некоторых иных, более общих задач. Расширенное, по сравнению с традиционным, использование зарубежного "информационного банка", заметно раздвигает возможности исследователя, углубляет наши познания об исторических личностях и понимание сути происходивших событий. В этом смысле публикация станет предшественницей фундаментального справочника Who was who в эпоху Петра I, необходимость которого для изучения эпохи на новом, современном уровне давно стала очевидной.
В истории Северной войны осталось немало неясностей. И если они до сих пор не устранены отечественной наукой, то связано это, конечно, не с новизной проблемы. Дело прежде всего в том, что мы, современные петроведы, плохо знаем тех, с кем воевали петровские командиры. Конечно, нам известна предвоенная ситуацией в России - но не в Швеции. Нам почти ничего неизвестно о состоянии фортификационных сооружений ее крепостей и городов, их оборонном вооружении и составе гарнизонов. Мы ничего не слышали о теоретической подготовке, боевом опыте и нравственной стойкости командиров и личного состава противника. Белым пятном остается вообще духовный мир шведа, финна или прибалта той судьбоносной эпохи - солдата или жителя оккупированной территории. Совершенно не исследованы эпидемии той поры, а это бедствие получило огромное стратегическое значение в самый разгар Северной войны. Точно так же не разработана проблема эффективности применения не вполне традиционных, нравственно сомнительных форм ведения войны. Я имею в виду тактику "выжженной земли" и практику массового угона в рабство или физической ликвидации мирного населения. А также иных карательно-устрашающих методов, широко применявшихся Петром I на чужой территории.
Устранение таких лакун открывает для нас новые перспективы. Впервые появляется возможность раскрыть причины поражений не только русской армии (тут секретов почти не осталось), но и шведских корпусов. Поясню свою мысль. Справедливо считается, что в ту пору шведский солдат был одним из лучших в Европе, это касалось и физической, и профессиональной его подготовки. А шведская кавалерия, этот ударный род войск тогдашней армии, была признанно лучшей на материке, а возможно и в мире. Шведская тактика конной атаки плотно сомкнутыми эскадронами не имела аналога. Каролинскую технику боя невозможно было заимствовать, так как выучка конников и выездка лошадей были уникальны. Таких частей, таких солдат не было даже у Мальборо, величайшего мастера своего дела в Европе.
Но эти бесподобные солдаты отступали, когда в командирах у них оказывались офицеры, готовые ради клочка земли предать короля (Г.О.Дуглас), откровенные бездари вроде Г.Любекера, или попросту физически и духовно деградировавшие старцы как А.Кронйорт. Или же когда король, увлеченный иными задачами на европейском театре, обрекал их на поражение превосходящими силами русской армии. Ситуация со шведскими крепостями было не менее сложной. Одним из крупнейших европейских фортификаторов и военных архитекторов той эпохи был блестяще образованный шведский офицер Эрик Дальберг, самый талантливый из последователей великого Вобана. Лет за 20 до начала Северной войны Э.Дальберг взялся за давно назревшую задачу модернизации старых королевских твердынь на востоке. И нет вины фортификатора в том, что затеянное им дело стало одной из причин гибели Швеции как великой державы. Генерал-губернатор сам подготовил проекты, он разрушил старые стены и башни, но не смог выбить в Стокгольме средств, достаточных для возведения новых.
продолжение
-
В результате к началу Северной войны восточные границы страны оказались кое-где обнаженными. К примеру, Нарва, некогда могучая, фактически неприступная крепость была вынуждена защищать свои наполовину демонтированные стены деревянными кольями и палисадами, наспех возведенными в предместном пространстве. Эти жалкие рогатки были сожжены при первом штурме, а второго крепость не выдержала, - чего и следовало ожидать. Еще одной, не менее важной причиной ее падения стало прекращение снабжения из эстляндского хинтерланда, что было вызвано петровской тактикой "выжженной земли".
Историческая проблема допустимости применения этой тактики - не просто сложна. Она, как многие из исторических проблем, многопланова. Причем ни один из этих планов-аспектов (военно-стратегический, политический, социальный, этнопсихологический, нравственный и т.д.) не разработан ни в отечественной, ни в зарубежной науке. Само по себе существование такой лакуны вызывает удивление. Ведь тактика выжженной земли сыграла огромную роль на театре Северной войны и в международных отношениях военного, а затем и мирного периода. Впервые ее применили на территории Лифляндии, причем на протяжении нескольких лет. Вторая кампания такого рода была проведена в оккупированных петровскими полками Польше и Украине, третья в шведских провинциях Уппланд и Ёстеръётланд. Сегодня подобные мероприятия назвали бы акцией геноцида, - ведь огненное "очищение" не только лишало население крова и средств к существованию, обрекало его на скорую, неизбежную смерть. Акции против населения обладали и таким признаком геноцида как тотальность - даже оставшиеся в живых прибалты и инкери, финны и шведы тут же сгонялись в гурты, а затем отправлялись на невольничьи рынки Москвы, Кафы и Стамбула.
Конечно, рассмотреть историю таких репрессий и не выразить при этом своего отношения к их верховному вдохновителю и организатору, было сложно уже для Ф.И.Соймонова, человека эпохи Просвещения. Не говоря уж о нас, носителях, как принято считать, более гуманного мировоззрения. С другой стороны, существует реальная опасность впасть при этом в грех антиисторизма - нельзя ведь оценивать действия исторических личностей с современной точки зрения, которой, естественно, присущи совершенно иные нравственные критерии. В этой ситуации вспоминаются слова Юрия Трифонова, заметившего о своих героях (и антигероях), что они плыли "в лаве своего времени". То есть, геноцид, практиковавшийся Петром, возможно, заслуживает если не оправдания, то понимания его как чего-то обычного в Европе XVIII века.
Но в том-то и дело, что поведенческих аналогий среди тогдашних правителей мы не находим. Можно ли представить себе того же Карла XII, выжигающего королевские города Швеции или Лифляндии, или даже незначительные крестьянские селения собственной страны или взрывающего замки своих баронов? Могла бы его сестра и преемница на троне Ульрика-Элеонора, хотя бы позволить (своим отказом от унизительных переговоров на Аландах) русским и дальше громить Уппланд, махнув рукой на тамошних крестьян ради более высоких, более свойственных королеве мыслей о собственном достоинстве? Нет, конечно, чего не было - того не было.
продолжение 2
Ф.И.Соймонов не только заставляет задуматься над этой бесспорно волновавшей его проблемой (обращает на себя внимание сама тональность его описаний кровавых подробностей упомянутых репрессий). Он, кажется, делает намек на источник великодержавного хамства. По Юрию Лотману эта черта характера - не просто выброс архаичных эмоций, но социально-психологическая болезнь, иммунитет к которой гарантирует лишь интеллигентность. А Петр, при всех его бесспорно незаурядных качествах, интеллигентом не был. И неслучайно Ф.И.Соймонов обращает на эту проблему особое внимание, объясняя ее известными недостатками в воспитании будущего царя, характеризуя довольно примитивное кремлевское и не только кремлевское окружение подраставшего царевича (малочисленные исключения лишь оттеняют справедливость сказанного), а также травм, нанесенных детской психике мятежами стрельцов.
В условиях Лифляндского театра (послеполтавского периода) предыдущая проблема была органически связана с трагической темой эпидемий XVIII в. Именно здесь сложилось парадоксальная ситуация - чума разила свои жертвы не подряд, а выборочно. Причем выбор был военно-политическим! Здесь нет никакого парадокса: эпидемия разгоралась не в поле, где маршировали или стояли биваками российские полки, а лишь в прибалтийских городах, за высокими стенами. Сюда стекались крестьяне, бежавшие после выжигания сотен и тысяч мыз; мещане мелких городков; рыбаки из прибрежных деревень. В обстановке скученности, антисанитарии, нехватки хлеба и даже воды (русские могли перерезать, как в Ревеле, единственную водную артерию города), болезни настигали осажденных со скоростью взрыва, помогая Петру в его войне.
Предусмотреть эту двойную напасть (блокаду и мор) и убежать от нее мало кому удалось. Накануне войны, в атмосфере мирных и даже дружественных отношений между Россией и Швецией никто не мог и предположить, что в безмятежно-пасторальной Прибалтике возможны ужасы тактики выжженной земли, голода и эпидемии в запертых городах, массовых насилий и казней, возрождения средневековой работорговли и так далее. Таким образом, военно-историческое значение эпидемии вполне прозрачно. И, повторяю, непонятно, отчего оно ускользает от внимания историков, когда его сознавали даже петровские солдаты, говорившие пленным шведам: "Не мы взяли ваши крепости, а чума".
Ф.И.Соймонов подробно излагает эти сюжеты, приводит массу фактов и событий из жизни отдельных личностей (в Комментарии и Примечаниях мы существенно дополняем его коллекцию биографий современников). В итоге публикация даёт нам возможность вдохнуть не только дым пожаров великой войны, но и тонкий аромат городской культуры Северной Европы той эпохи. Вообще в процессе работы над книгой выяснилось, что сюжетно памятник выходит далеко за границы обозначенной в его титуле темы - "История Петра Великого". Еще одно редкое его качество - удавшаяся попытка автора отразить историю эпохи объективно и уравновешенно. И третье - он раскрыл новую для российской исторической науки тему. Все эти качества книги позволяют отнести Ф.И.Соймонова к бесспорным новаторам в своей научной области. Для подтверждения сказанного бросим беглый взгляд на состояние исторической науки во второй половине XVIII в., на то, какие сочинения, посвященные петровской эпохе, уже были созданы.
Известно, что новейшей истории России, а также ее ближайших соседей, в ту пору у нас попросту не было.
Конечно, имелось несколько трудов такого рода, но их лишь крайне условно можно назвать историческими. Скорее они относились к жанру политической пропаганды, как, к примеру, заказное "Рассуждение…". П.П.Шафирова. Более того, до Ф.И.Соймонова никто даже и не брался за создание такой истории. Этому факту есть объяснение одного из виднейших историков XVIII в., В.Н.Татищева. Он заметил, что изложению истории, хронологически вплоть до времени ее написания, мешает "не только многотрудное продолжение всякому к сочинению удобное, а наипаче, что в настоясчей истории явятся многих знатных родов великие пороки, которые если писать, то их самих или их наследников подвигнут на злобу, а обойти оныя - погубить истину и ясность истории или вину ту на судивших обратить, еже бы было с совестью не согласно. Того ради оное оставляю иным для сочинения".1 То есть, существовали препятствия не профессионального, а личностного и политического плана, жестко ограничивавшие тематику исследований.
продолжение 3
Эта проблема стала непреодолимой преградой и перед М.М.Щербаковым, Н.М.Карамзиным, а также другими, менее знаменитыми русскими историками. В специальном исследовании указывается, что хронологически такой запретной зоной для них оказалась вся новая и новейшая история страны: "Уже после времени Ивана Грозного начинается своего рода закрытый рубеж".2
Я говорил об историках-профессионалах, но ведь были и дилетанты, и специалисты-гуманитарии других профессий (литераторы, проповедники и др.), которым задача создания петровской истории тоже была бы по плечу, но которые оказались не менее беспомощными. По их поводу приведу вывод старого российского ученого, возможно резкий, но в целом верный: "Писатели усиливались вознести до облаков Петра, чтобы возвыситься самим; поэтому выдумывали всевозможные тирании и смуты, чтобы показать во всем блеске его величие, как он прошел сквозь огонь и воду и уничтожил все злые замыслы. Они верили всякому рассказу и анекдоту".3 Подтверждением сказанному может служить признание одного такого историка, П.Н.Крекшина: "Аз, раб того благочестивого Императора… милость его на себе имех… того ради по долгу рабства и любви должен блаженные дела его прославлять, а не образом истории писать дерзко".
Как верно замечено советским историком Е.Шмурло, и во времена Елизаветы Петровны истории Петра все еще не было. "Да и какой ждать истории там, где людьми руководило, главным образом, желание прославить великого мужа, преклониться перед ним?". Известное "Похвальное слово" М.В.Ломоносова в характеристике не нуждается. Таким же дифирамбическим настроением пронизаны книги авторов, бравшихся за историю Петра и при преемниках его дочери-царицы. Едва только дело касалось оценки Петра, все они (в том числе и Николай Новиков - центральная фигура нашего Просвещения) ступали след в след за Прокоповичем и Ломоносовым. Для подтверждения этого удивительного вывода не стоит тревожить тени, называя поименно всех, кто отдал должное панегирическому течению в истории русской мысли и изящной словесности, тем более, что это уже сделано Н.Рязановским.5
Первое критическое замечание в адрес Петра мы встречаем лишь в 1789 г., после смерти Ф.И.Соймонова, в одном из писем С.Р.Воронцова. Да и то по одному-единственному, узкому поводу: стратегии царя в Прутском походе. А уж открытая, объективно-критическая оценка всей деятельности Преобразователя обнаруживается еще позже - лишь у проницательной и беспощадной Е.В.Дашковой. Но и эти смелые, новаторские выступления были плодом умозрительных построений (что отнюдь не принижает их значения), а не результатом систематического научного исследования источников.
продолжение 4
Итак, на русских "Историях" XVIII в. невозможно было строить историю нового уровня. То есть, свободную от старых огрехов и отвечающую каждым своим положением не столько старомосковским требованиям, сколько духу новой, свободной ("буржуазной") Европы, нравственным нормам именно ее Нового времени, ее интеллектуальному уровню. Российская традиция панегириков могла существовать еще очень долго - просто по инерции. Ф.И.Соймонов сломал эту традицию, обогнав "время по старому стилю", создав книгу новой эпохи, а для своих современников - книгу из будущего. Но российская косная инерция пережила его. Даже теперь, в наше время, значение книги Ф.И.Соймонова не укладывается в головах лучших его биографов. Они по инерции относят его к кругу коленопреклоненных российских авторов, не сумевших выпрямиться и после смерти Петра. Для них соймоновская "История" - всего лишь "своеобразный панегирик Петру, составленный на склоне лет его подвижником…".6
Дело здесь не только в том, что Ф.И.Соймонов по своему реалистическому складу ума абсолютно не годился в панегиристы. Он оценивал личность государя весьма трезво, не избегая и прямой оценки наиболее тяжких политических и иных ошибок и просчётов императора. В том числе и тех, относительно которых более поздние поколения российских историков, вплоть до С.М.Соловьева, хранили мертвое молчание. Приведем лишь три примера такого рода.
Во-первых, Ф.И.Соймонов подробно рассматривает последствия петровской санкции на разорение Польши (1707 г.). Во-вторых, это принятое Петром в 1711 г. (вопреки рекомендации опытных генералов) решение о передислокации полевой армии из благополучных Ясс к оголоженным Пруту и Днестру. В-третьих, это "страшные убивства и кровопролития" (ч. 5; л. 30 об.), а также другие репрессии, совершавшиеся русской армией по отношению к мирному населению Лифляндии и Швеции, Украины и Польши на протяжении 1700 - 1721 гг.
продолжение 5
Первая ошибка царя (вкупе с его откровенными планами посадить на польский трон А.Д.Меншикова) имела разрушительные военно-политические последствия, сохранившие актуальность вплоть до конца войны. Вторая - закончилась окружением российской армии турецко-крымскотатарскими войсками и позором Прутского мира. Третья на несколько веков окружила Россию стойкой атмосферой страха, постоянного ожидания новых массовых расправ над невинными, вечной настороженности, подсознательной опасливости по отношению даже к весьма далеким потомкам железных солдат Б.Шереметьева, П.Ласси, Ф.Апраксина.
В этой связи отметим, что Ф.И.Соймонову была чужда практика многих современных историков, списывающих грехи прошлого на иные нравы иных эпох. Война, в которой он участвовал, оказалась чудовищно грязной. И военные преступления, свидетелем которых он был в молодости, не утратили для него негативного значения и на закате жизни, когда он доверил свои мысли бумаге. Тем более, что его мнение о данном предмете совпадали с оценками людей, которых он не мог не уважать. Например, Досифея Нотару, трезвого до циничности политика в облачении патриарха Иерусалимского. Святой отец не считал себя вправе скрывать эти мнения, к примеру, сурово отчитывая царя за вывоз рабов на продажу. Он настойчиво советовал раз и навсегда пресечь эту позорную торговлю: "Шведы, хотя и еретики, но когда попадают в плен, то мало-помалу переходят в православие. А вот русские торговцы везут военных и мирных полоняников в землю турецкую. Это и перед Богом грех, и перед всем светом великое бесчестие, - не из какого-то иного государства привозят в Турцию продавать христиан, но из святой Руси, о чем и говорить-то непристойно".7
И эта тема, волновавшая Ф.И.Соймонова, также совершенно запущена в отечественной историографии. Возьмем пример из самых известных: Марту Скавронскую (будущую Екатерину I) до сих пор не признают рабыней, в которую свободная женщина превратилась в тот же день, как в ее дом ворвались русские солдаты. Ее традиционно именуют пленницей. Этот, второй термин, безусловно, звучит приличней первого, хоть и теряет в точности. Марта не относилась к военнопленным, захваченным с оружием в руках. Это такой же миф, как явление латвийских "снайперов в белых колготках" на чеченском фронте, а точнее, в воспаленных умах российских авторов уже нашего, XXI века. Марта, в самом деле, попала в рабство, у нее не было даже тех мизерных прав, что полагались пленным шведским солдатам и офицерам. И грозил ей не Тобольск, куда их ссылали всего лишь до окончания войны, а грязный невольничий рынок, откуда возврата не было, - ее спасла лишь неслыханная удача. Согласимся, что какая-то разница между пленными и "пленницей" просматривается.
Нужно подчеркнуть сложность обстановки, в которой Ф.И.Соймонов обращался к столь рискованным темам. Для него, человека XVIII столетия, демонстрация непредвзятости была делом крайне необычным.
Напомню, что речь идет не о каком-то европейце, пользовавшемся свободой интеллектуальной деятельности, а об авторе российском, к тому же пишущем не о заурядных персонажах, а о самом Петре. Что же породило такую ошеломительную объективность, что вдохнуло в Ф.И.Соймонова мужество и сделало его выдающимся историком России? Ответить на такой закономерный и важный не только для нашего заседания вопрос нелегко. Здесь необходимо отдельное, серьезное аналитическое исследование, не входящее в планы докладчика.
Впрочем, назрела одна гипотеза, пока рабочая, но и в качестве таковой, возможно, интересная для будущих исследователей. Попробуем выстроить ответ на заданный вопрос, опираясь лишь на важнейшие черты характера Ф.И.Соймонова, сложившиеся благодаря особому воспитанию и необычной судьбе его в молодые годы.
Спасибо, что напомнилi об этом ослепленной оранжевым блеском Кристине!
:))
Да я не то, чтобы сильно настаивал на том, что Исаакиевский собор принадлежит католикам.
гы.
Анонимные комментарии не принимаются.
Войти | Зарегистрироваться | Войти через:
Комментарии от анонимных пользователей не принимаются
Войти | Зарегистрироваться | Войти через:
