Нерешенные проблемы имеют свойство вновь и вновь внезапно возвращаться. Сто с лишним лет назад русское общество, вырвав у царизма Манифест 17 октября 1905 года, оказалось неготовым к конструктивной работе по созданию нового демократического правопорядка. Декабрьские вооруженные мятежи в Москве и других индустриальных центрах поставили империю на грань катастрофы. В феврале 1917-го русская либеральная интеллигенция низложила последнего императора, а через восемь месяцев упущенных возможностей оказалась во власти настоящей тирании. Протест тех, кто негодовал от «мямли» Николая II, неожиданно для них пролился на мельницу злой партийной воли большевиков. 20 лет назад распался СССР, несколько ранее была запрещена КПСС, затем (январь 1992-го) начаты реформы, которые должны были преобразовать бывшую советскую Россию в великую демократию. Но дело кончилось половинчатыми экономическими переменами, под которыми не оказалось ни прочного правового фундамента, ни тем более надежной практики народоправства и общественного контроля над властью.

С середины 1990-х в среде ельцинской команды политиков начались вздохи о необходимости появления российского Пиночета для вящего укрепления демократического Отечества. Как теперь понятно, это была тоска по Путину, то есть по руководителю, который сможет в интересах правящих групп под прикрытием призрачной законности железной рукой загнать общество в стойло несвободы. 31 декабря 1999 года у руля РФ встал Владимир Владимирович. «Нулевое десятилетие», прошедшее под знаком его правления, стало временем общественного паралича, деградации всех социальных институтов, потому как целиком было направлено на закрепление явных и неявных прерогатив новой «элиты».

Если настоящий Пиночет вынужден был передать Чили в руки демократического большинства, то его российский клон все силы направил на упрочение незыблемости нового порядка. Ведь всякий новый порядок рассчитывает на вечное существование. Для грядущего президента РФ потому и нужен двойной срок правления, дабы отутюжить и утрамбовать под бюрократической пирамидой все общество. К этой цели стремится не только он со своей командой, но и весь слой сформировавшейся постсоветской номенклатуры. При этом созданная в РФ политическая система, кажется, готова не держаться за имя вождя, подставляя на место конкретного имярека все новые и новые лица из кадрового кремлевского резерва. Впрочем, похоже, что весь вопрос сейчас в этом скромном вводном слове: кажется или уже не кажется? Возможно, что именно в данной точке началось очередное бюрократическое противостояние правящих кланов. А возможно, мы просто наблюдаем тактические расхождения в верхах.

Но очевидно, что исходные позиции трех важнейших переломных моментов нашей истории за последние сто лет — декабрь 1905-го, февраль/март 1917-го, август 1991-го, декабрь 2011-го — несоизмеримы друг с другом.

К рубежу первой и второй русских революций подошло сильное общество, десятилетиями участвовавшее в работе низового самоуправления на местах, имевшее непреложные идеалы (пусть и с разными знаками в разных общественных группах), а также власть, весь XIX век пытавшаяся прийти к соглашению с образованными сословиями на благо родины. В августе 1991-го партийная бюрократия столкнулась с массовым равнодушием общества к коммунистическим ценностям и потому решилась на официальный разрыв с советским прошлым. Тогда, 20 лет назад, этот мощный бюрократический сдвиг таил в себе пугающую неизвестность для одних и одновременно надежду для других. В декабре 2011-го на арену истории вышли представители разгромленного российского общества, почти столь же подавленного и разобщенного за двадцатилетие «свободы», как за 70-летие предшествовавшей большевистской диктатуры. Для обессиленного народа уже не нужны были массовые расстрелы - хватило экономических тягот, культурной разрухи, уличного беспредела.

На Болотной площади и проспекте Сахарова стояли, конечно, несогласные с существующей системой. Но несогласные, по большому счету, молча. Это были люди-монады, отъединенные друг от друга и как бы наблюдавшие со стороны за своим же протестом. Да, несмотря на яркие, ироничные, протестующие плакаты, это стоял народ безмолвствующий. И, как у Пушкина, эта молчаливая масса олицетворяла собой одновременно и предельное общественное бессилие, и глубину неприятия воровской, лживой, хамской власти и ее бесчеловечных нравов. Стояли и слушали речи. Как слушали их бесконечный поток и сто лет назад.

Вслушаемся в эти речи.

Мы вышли на улицу, на площадь. Навстречу лица прекрасные, раскрепощенные. Вот бородач, бывший политический заключенный. Вот доктор, пришедший сюда прямо из приемного покоя больницы, от страждущего человечества. Вот студент с горящими глазами, вот воодушевленная молодая писательница. Они радостно сообщают друг другу открывшуюся им главную мысль момента: «Впереди нас ждет такая интересная жизнь, столько чудес и настоящей красоты!»

Это картинка не из сегодня - это типичные разговоры марта 1917-го, во множестве описаний отраженные в тогдашней прессе.

24 декабря 2011-го. Говорит Борис Акунин: «Нас с вами ждет очень трудный год, но это будет очень интересный год. И я уверен, что это будет наш год».

В феврале 1917-го русские образованные люди ждали чудес исторического прогресса, ждали захватывающе интересного будущего. Это было мечтательное настроение культурных и деятельных людей, на протяжении вереницы поколений постепенно приближавших наступление «рассвета». На краткий миг они уже видели перед собой зарево золотого века. Бунин вспоминал, как даже через год, когда уже большевизм накрыл Россию мраком, интеллигенты еще лучились от переполнявших их надежд, не желая видеть ничего, что нарушало их радужные чувства. Цену этим иллюзиям мы теперь прекрасно знаем.

Тот же Бунин между прочим описывал, как в среде прекраснодушных либеральных культуртрегеров сразу же после февральских событий вдруг истошно заголосили особенно «просвещенные». Понося арестованного и казненного вскоре царя, оплевывая «прогнившую» (и взрастившую их) Россию: «Царство кровопийц! Мы будем твоим возмездием!» Революция, не успев начаться, породила безудержный карьеризм среди литераторов и деятелей культуры, ставших в очередь за теплыми местами к левым хозяевам жизни.

9 марта 1917-го вышла в свет «Декларация» Союза русских писателей, приветствующая революцию. Составленная знаменитым критиком и пушкинистом Семеном Венгеровым и подписанная множеством литераторов и представителей печати, она подчеркивала, что это не художники слова присоединяются к могучему движению масс, а революционная Россия осуществляет то, что русские литераторы проповедовали более 100 лет. Подписавшим казалось, что своим заявлением они подчеркивают величие русской классической культуры. Однако нам сейчас очевидно, что они признавались в соучастии в одном из самых тяжких преступлений в русской истории: в развязывании братоубийства и торжестве лжи.

Революционная стихия казалась «интересной» для прежней передовой интеллигенции, оттого что показывала им «небо в алмазах» счастья, когда зло земное исчезает яко дым. Утопические мечты могли видеться откровением активному общественнику начала XX века. Ведь большей частью он обладал образовательным, а часто и имущественным цензом. Принадлежал по праву к привилегированным слоям общества (если не к сословному дворянству, то к профессиональным корпорациям). И потому чувствовал себя защищенным всей мощью имперской правовой системы. Его (даже если он «простой» учитель) обслуживала прислуга, он был встроен в цепочку клановых или обширных семейственных связей. Для него всегда жизнь была интересна, а в свете революционных перемен и «научной постановки вопроса» уж тем более.

А что собой представляет нынешний образованный горожанин (синоним прежнего интеллигента)? В основном это удачно устроенный специалист (наследник советских спецов). Что он значит как социальная единица? Его социальные связи неглубоки, непрочны, впрочем, как и семейные. Его мировоззренческий кругозор узок, общественные стремления не простираются дальше скромных требований ограничить полицейское хамство и бюрократическое взяточничество. Главное чтобы ему не мешали ездить кататься на лыжах в Альпы или хотя бы в предгорья Урала. Он, впрочем, понимает опасность непрофессионализма и плохо сделанной работы. Однако дурно работающий государственный механизм, представляющий угрозу для существования страны, - побуждает ли он продвинутого лыжника принимать на себя ответственность за историю России? За ее катастрофическое XX столетие? За невинно умученных, за отдавших жизнь во имя свободы и достоинства личности, свободы веры и разума?

Неужели «мы помним все»?! Наследники культуры — те, кто хранит историческую память, как и те, чьи дела пронизаны служением. Сейчас в нашем обществе таковых единицы. Это — реальная картина.

Когда талантливейший историк литературы Мариэтта Чудакова в своем блоге на «Эхе Москвы» поет исполать лыжникам демократии, которые вот-вот приедут с горных курортов и раздадут всем кремлевским сестрам по серьгам, она не только обманывает себя. Она дезориентирует читателя нелепыми фантазиями, вплоть до маниловского предложения создать в Интернете аналог когда-то славной «Хроники текущих событий». «Хронику» продолжали и в 1990-е, дотянув до середины «нулевых», и что в итоге? Разлив беспамятства.

Механизмы бюрократии продолжают спокойно работать в своем режиме, при всей прежней обслуге. Не таясь и не открывая преждевременно «избирателям» своих планов. Знакомая картина. Все как всегда. Только добавилась вереница новых комиссаров, согласных на все «переговорщиков» с Кремлем. Знакомые имена вынырнули из чертовой табакерки, сиречь телеящика, рассыпавшись в веренице подписей под меморандумами и обращениями в связи с декабрьскими событиями. Среди них есть и замечательные личности, но есть и такие, как Александр Архангельский и Дмитрий Быков, годами не покидавшими контролируемое телевидение.

«Советский Союз был сложнее, чем нынешняя Россия, и в этом смысле свободнее», — не устает повторять Быков в многочисленных своих статьях и интервью. Одновременно после 24 декабря он подчеркивает свою несгибаемую принципиальность: «С этой властью не может быть диалога». Как подобные крайности сочетаются в одной личности? Только при одном условии — заведомо мутной игре, которой движет не боль о России, а возможность выгодных приобретений.

Заявить прежде всего о себе. О себе и своей принадлежности к очередному авангарду истории. Такой была логика революционного февраля, уничтожившего некогда нашу страну. Такова, к сожалению, и мифология декабря 2011-го. Противоядием от подобного развития событий может быть только ясное сознание, что нынешней России не нужно «небо в алмазах». Не нужны ей истеричные клики о гибельном дуумвирате, как и камлания о переговорах с ним. Ей требуется выжить. Выжить духовно и физически. Поэтому ей необходимо реальное самоуправление на местах, контролирующее все ветви исполнительной власти. Ей нужны независимые СМИ. Ей нужно безусловное выполнение требований Болотной площади и митинга на Сахарова. Русское общество не может в очередной раз стать ширмой для экономических, политических и прочих беспощадных экспериментов кремлевской олигархии, как и тех, кто предлагает себя на смену.