- Ну всё, можете забирать что хотите из того, что осталось, и разбегаться.

С какой-то равнодушной ленцой они теперь говорят с нами, особенно этот, бледнолысый. Это даже не цинизм (в общем-то, признаются в том, что осознают свое воровство, и разрешают и нам такое же), а просто рациональная экономия сил, нежелание напрягаться. Включать агрессию. Дождались, нам можно уже ничего не бояться. Все уже произошло, дальше – в другой жизни – они без нас, а мы без них.

...Опять сон, который, чтоб не мучил, надо пересказать. Нет, не разобраться – он ясен был даже в предутренней дреме, а вроде бы сбыть с рук. Вынести на суд, почему же я один должен его – именно что ясно! – видеть. Хотя переходы в нем, как и в любом сне, были скачкообразны, думаю, меня поймут, если буду излагать близко к образному почти бессловесному тексту.

Почти – потому что дальше, после вердикта, прозвучавшего за общим, видимо, столом (их немного и нас уже немного), но не обеденным, а примерно конторским, слов уже никаких не было. Сначала было облегчение, порыв – нет, не прихватить чего-либо из оставшегося (а взгляд на окружающее был, пусть и не оценивающий, но слегка хозяйственный), но побыстрее вырваться из этого опустошенного пространства. А потом стремление стало замедляться, обрастать ответвлениями...

Сначала привиделось – из образа запустения, что ли? – что вокруг паутина. Потом она показалась привлекательной, радужной, легкой полупрозрачной шелковой лентой. Радующей, украшающей хоть чем-то жизнь. Возникла картинка, в развитие, что у кого-то на плече, как бутоньерка в петлице, сидит паук, он по желанию владельца выхватывает из себя, как фокусник из бумажного кулечка, ленту и окружает ею очарованного хозяина.

И вот лента эта сверкает радостью перед глазами. Не такая уж она и легкая и прозрачная, ложится прямо на глаза, мир темнеет, а потом плотное нервущееся полотно охватывает тело, оно обмотано, как мумия, быстро-быстро работает паук. Успеваю увидеть, что обмотано все пространство, прибинтовано к земле все находящееся на ней. И темно совсем...

Понятно теперь, почему они нас так легко отпускали – знали, что не вырваться! Не думали об этом специально, просто знали, когда еще собирали за столом, перед тем как распустить. А может, и с самого начала. Зачем им думать об этом, когда есть подсознательный опыт, позволяющий не чувствовать себя уж последними злодеями, но добиваться своего без лишних затрат.

Оказывается, я потом узнал, недели две спустя после сна, случайно ткнувшись в печатный текст, что Трифонов в одном из последних романов написал о пауках, создавших миллионнотонную плиту, придавившую все живое в стране. Это он о сталинской системе. А я и забыл этот образ, лет двадцать не перечитывал Трифонова.