Сегодня – День памяти Пушкина – классика, который, так уж повелось, «наше всё». А знаем ли мы его? Толком ли владеем языком, которого он, по сути, создатель?

Пушкин сделал для русской речи то же, что рок – для музыки. Рок тоже родом из Африки и так же возвращает музыку к ее корням – барабанному ритму, основе всякой культуры. Александр Сергеевич вернул письменному языку устный ритм, благодаря чему тот язык, на коем слагались оды государю, и тот, на котором в деревнях сказывались сказки, перестали быть разными наречиями, но оказались одной и той же русской речью. Его величие – в формировании того русского языка, на котором одинаково легко и писать, и разговаривать.

Потомок Арапа Петра Великого опирался на альфу и омегу всякого африканца – ритм, который объединяет не только слои общества, но и непохожие, на первый взгляд, культуры и нации. Когда я бью в барабан и произношу «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё» - что это? Японская буддийская молитва? Со строго научной точки зрения – да. Но в то же время любой человек услышит в этих ударах и не нуждающихся в переводе слогах нечто лежащее в основе всех религий – простое обращение к исконному стремлению людей жить в мире и согласии друг с другом. И чем меньше мы хотим переводить язык молитвы, тем большая магия в нем заключена

Язык сам по себе является музыкой и магией. Все волшебники мира именно поэтому понимают друг друга без всякого перевода. Потому и русский язык объединил когда-то одну шестую сухую часть планеты Земля. Но постепенно стал утрачивать свою магическую силу, начав служить возвеличению одних и уничижению других. Тогда-то и произошло то, что произошло с Союзом и продолжает происходить теперь уже внутри Российской Федерации...

Главный принцип всякой магии, всякой религии, всякого духовного пути – в ненасилии, в отсутствии принуждения. Первейшая заповедь поэтому: не убий. Современный русский язык, к сожалению, очень далек от этого. Как-то я поймал себя на том, что совершенно преображаюсь, когда начинаю говорить с иностранцами на их языке, делаюсь более открытым и дружелюбным. Может, оттого, что я не настолько хорошо знаю иностранный язык, не знаю его блатных слов?


И еще. Почему русские, оказавшись за границей, не спешат знакомиться друг с другом, а наоборот, заслышав родную речь, как-то пугаются, стараются не попадаться друг другу на глаза?

Не хотелось бы давать здесь однозначных ответов, они были бы точно таким же насилием и принуждением. Я оставляю эти вопросы открытыми.

А начинался наш алфавит так: Аз Буки Веди Глаголь Добро. Какая замечательная мантра! Та самая ключевая фраза русского сознания, которую можно перевести так: «Я познаю и изрекаю добро». Или: «Мой ум и мой язык добры, с какой бы букой им ни пришлось иметь дело». Тут «бука» - это и буква, и неведомое, чужое, пускай даже враждебное. Да это же заповедь мудрости, смирения и любви к врагам, сама по себе являющаяся добром, что без всяких кулаков побеждает зло так же, как свет рассеивает тьму!

Пушкин знал этот свет и нес его.

Недавно во время перевода на русский язык буддийской Сутры Лотоса возник спор. В китайском оригинале речь идет о старце, который одновременно и мудр, и богат, причем то, что он богатый, неоднократно подчеркивается. Редактор решил, что в переводе такое частое упоминание о мирском богатстве мудреца лучше опустить: дескать, русские люди этого не поймут, их, мол, это отвратит от Будды, коего символизирует старец. Вот так! Сегодня у нас богатство стало стойко ассоциироваться с воровством. А ведь если вдуматься в этимологию слова «богатство», то в корне его – Бог. С Бога богатеют – говорили когда-то на Руси. Как же обмелел современный язык, если на нем боятся сказать одновременно и «богатый», и «мудрый»!

Но Пушкин, живи он сейчас, нашел бы, как перевести. И показал, как сама русская речь может спасти наше общество от раскола, а страну – от гибели. Ведь люди, хотя и отвергают божественное, добродетельное происхождение богатства, все же продолжают стремиться к нему. Обвиняя богатых в воровстве, радуясь, когда одни богачи сажают других, никто не гордится своей нищетой. Александр Сергеевич же сказал: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума».

Вот этого страха перед сумасшествием у нас, получается, уже нет.