статья Смерть на карачках

Илья Мильштейн, 16.12.2002
Салман радуев. Фото АР

Салман радуев. Фото АР

Весь вчерашний день Россия прощалась с Радуевым. Других новостей в воскресенье не было, и сюжет вышел титульным, многословным и многомерным. В кадрах кинохроники он прохаживался с победной улыбкой, обозревая свой отряд, читал стихи генпрокурору Устинову, сидел в камере смертников, хвалил условия содержания... Радуев не вызывал жалости, но уже и не пробуждал гадливости. Вслед за глупой жизнью пришла глупая смерть - вот и все, что хотелось сказать по этому поводу.

Вялое любопытство возникало лишь в связи с его скоропостижной кончиной. Любопытство, недоумение и даже вопросы к тем, кто охранял эту трагикомическую куклу. Событие укладывалось в один ряд с недавней смертью (гибелью?) Турпал-Али Атгериева и с известным заявлением Ахмеда Закаева, обронившего в Лондоне, что экстрадиция его в Россию - синоним казни.

При этом, само собой, припоминались смертники и приговоренные к пожизненному заключению узники западных тюрем. Худощавые, но бодрые, со здоровым цветом лица джентльмены, которые с интересом читают, рисуют, пишут книги (как я убил Джона Леннона, почему я зажарил и съел сорок старушек...) и сочиняют лирические восьмистишия. И даже на электрический стул (кому не повезло совершить свои шалости где-нибудь в Техасе) эти господа восходят в добром здравии, с детской улыбкой, плотно закусив.

У нас не так. Садизм преступников соизмерим лишь с садистским режимом тюрем. В тех же вчерашних кадрах благодаривший своих охранников соликамский вечный арестант отчего-то передвигался по коридору чуть не на карачках и долго стоял в непристойной позе, подпирая стену лбом. Почему-то это принято демонстрировать. Почему-то не стыдно. В любой уголовной хронике любой зек по дороге в СИЗО или в лагерь передвигается в кадре только так: с наручниками, упирающимися в шею, очень быстро и почти ползком. Хотя вокруг полно охраны, бежать некуда, но вот надо еще согнуть, опустить, вдавить лицом в землю. Подобные сценки с военной базы Гуантанамо, где американцы заставляли пленных талибов передвигаться в мешках, вызвали шок и оторопь во всем мире; Белому дому пришлось оправдываться. У нас ни оправданий, ни жалоб. Передвигаемся как велел конвой. Показываем не таясь. С гордостью. Ибо зеки - не люди.

Оттого и слухи, вызванные смертью Радуева, ставят "Титанику" иной диагноз: убили. Кровоизлияние? От побоев. За что убили? Писал книгу. Но он вроде давал показания на масхадовского эмиссара? А ты их видел? Да ведь его хотели в Лондон привезти, на процесс Закаева? Побоялись, что ляпнет чего-нибудь, о чем потом прокурорам жалеть придется. Доказательства? Тело родственникам не выдают. Это всего лишь слухи, произносимые тоном равнодушным или злорадным, но за ними - вся правда о взаимоотношениях государства и гражданина, вне зависимости от степени его вины, национальности и убеждений.

Радуев мертв, проклят и уже почти забыт. Доводилось писать: на процессе, где бывший гудермесский комсомолец получил свой вечный Соликамск, миру в полном соответствии с кремлевским сценарием был явлен звериный лик войны - наглый, страшноватый, безумный. Таким он и остался в памяти; приговор обжалованию не подлежит. Но война продолжается, и жуткий символ ее бессмертен, неуязвим, неуловим. И это вовсе не чеченец.

Илья Мильштейн, 16.12.2002


новость Новости по теме