Поэтам давно уже заповедовано, по четыре раза повторено: "Не женитесь, поэты!". Про прозаиков ничего не сказано, но думаю, что прозаиков это тоже касается. Ну не мог бард срифмовать "не женитесь, прозаики", неудобно так петь. А следовало бы. Русский писатель, он, как известно, жену свою любит как? "Доктором Живаго" по голове. А дальше? А дальше, рассудите сами, разве может русский прозаик жениться на прозаической женщине? Ясное дело, не может. Ну а незаурядную женщину если регулярно охаживать "Доктором Живаго", незаурядная женщина рано или поздно проявит свои незаурядные дарования. И напишет о русском писателе свой незаурядный мемуар. А существа женщины педантичные, наблюдательные и, как бы это сказать... несентиментальные.

И поехало. Ты про неЈ: "она была в Париже", а она про тебя, сколько ты бутылок водки за день выпивал. Ты ей "Это я, Эдичка!", она тебе, глазом не моргнув, "Это я, Елена!". Ты про то, как она тебе сердце разбила, она про то, как ты ей туфельки заблевал. Ты со смирением, как любил большого негра, она в гордыне своей, как к ней Милош Форман приставал. И главное, не понимает, не понимает, что ты есть последний Великий Русский Писатель. Ну и че? Видала она таких писателей!

Змея подколодная! Да ты ж еЈ из грязи, ну, положим, не из грязи, но ты ж еЈ... увековечил, вот чего! А что портрет получился похож не на "Мадонну со св. Анной и Иоанном Крестителем", а на "Сон разума рождает чудовищ", так ты разве виноват? Работа у тебя такая, читателю-то подавай чего-нибудь свежего, кровоточащего, парного, дымящегося, а где ж его взять, как не в недрах у благоверной, заботливо "Доктором Живаго" отутюженной во все и по самое?

Американскому прозаику на самом деле не сильно легче. Хорошо, если добрый Нортон с вечно засученными рукавами придЈт на выручку, а ежели не придЈт? Тогда пойдут с молотка твои письма за полтораста тысяч у.е. приложением к роману о том, как ты некое юное дарование колотил, бранил, кормил слабительным и над пропастью во ржи выгуливал.

И нет ничего нового под солнцем. Ты про неЈ: "своенравная, нелепая и безнравственная, как дитя", она про тебя: "не поднимался до уровня литературы", ты про еЈ докторантуру: "это странно характеризует американскую науку", она про твои книжки: "переносил чужие блеск и остроумие в тексты под собственным авторством", ты про неЈ "злоупотребляющая косметикой, нахальная и беспомощная", она про тебя "комплексующий, несчастный, всеми покинутый и всеми презираемый", ты ей обречЈнно: "Да не желаю я тебя хотеть! Вспомни, что ты мне жизнь исковеркала!", она (в сторону): "не умел противостоять равнодушию, вязкий плод которого ему пришлось вкусить, возможно, единожды на своЈм веку из моих рук".

Ты бормочешь в слезах: "Чуть не вынудила меня к самоубийству. Жестока, эгоцентрична и невнимательна... Вот сейчас она попросит: "Не уходи", и я останусь".

А она не просит. Она резюмирует "вошЈл в литературу с заднего хода".

Так что вот. Все думают, что ты - Большой Художник, но она-то знает, что ты - и далее по Хармсу.

Ой, мама... Как бы вернуться обратно в детство. Чтобы про школу, про гимназию, первую порошу, белочек, зябликов, подснежники и ледоход. Как Соколов-Микитов и Виталий Бианки.

Прозаики! Они любили вас. Будьте бдительны!