Завтра в Белоруссии похороны Василя Быкова. Самые обыкновенные похороны с самым привычным сюжетом. Страна, предавшая своего художника, его травившая и изгнавшая, простится с ним и его оплачет. Те немногие, кто знает сегодня, кого потеряли Беларусь, Россия и мир, скажут об этом не таясь. Свободному слову легко у свежей могилы.

В некрологических заметках перечисляются книги, говорится о военной биографии и послевоенной литературе, "окопной правде" и советской цензуре, о Лукашенко и Вацлаве Гавеле – верный знак того, что пишущие давно не перечитывали Быкова. Упрекать некого и не за что – времена "Нового мира" и лейтенантской прозы канули безвозвратно. Многие имена из тех, что были в почете и славе в эпоху оттепели и попозже, забыты, полузабыты, вытеснены из литературного контекста. Наверное, это справедливо по отношению к большинству. Но не к Василю Быкову.

Это был поразительный писатель. Речь не о войне, не о сюжетах, не о двуязычии, не о профессиональном мастерстве и не о гражданской смелости. Речь о том, что такой прозы – безвыходной, бесконечно мрачной, беспощадной по отношению к человеку в заданных бесчеловечных обстоятельствах – ни до, ни после Быкова не писал никто. А война для него, добровольца, оттрубившего все ее сроки от звонка до звонка, была лишь поводом рассказать о том, какое безмерно тяжкое это дело – бытие человека. Как безжалостна к человеку жизнь и как сам он безжалостен. Среди его героев почти нет "положительных", и зверства партизан ничем не отличаются от преступлений зондеркоманды СС. Ибо главной ценностью этой беспощадной жизни Василь Быков считал правду, а она была такой, какой он увидел ее на войне. Абсолютно черной, без полутонов. Безнадежной.

Лукавая, но прогрессивная советская критика писала о том, что Быков ставит своих героев в ситуацию непростого нравственного выбора. Это было не совсем так: чаще всего выбора не оставлял он им совсем. Война с хрустом ломала людей, их тела и души, превращала героя в предателя, освободителя в палача – и то, что запальчивые партизаны-ветераны потом припомнят Быкову, обвинив в очернительстве, было его великой писательской удачей. Ночь нельзя очернить, ее можно лишь оболгать, плеснув белой краски, а ложь Василь Быков ненавидел так же, как и войну. К этой ненависти и беспощадной правде сводились у него и этика, и эстетика, и тот самый самый реализм, за который штатские соцреалисты пытались ему пенять, указывая, что из низкого окопа ему не видна вся правда Великой Отечественной войны. Тогда как именно из окопа он ее видел – всю.

"Им не суждено было погибнуть вместе. Федора через несколько дней расстреляли в местечковом СД, а Зина бесследно исчезла в концлагере Равенсбрюк". Конечно, рассказ о любви на войне можно было закончить и не так мрачно, как этот – "Короткая песня", один из последних, написанный во Франкфурте на белорусском языке и переведенный автором на русский. Но тогда имя автора звучало бы иначе, например – Симонов... Начисто лишенный сентиментальности, которую он, должно быть, считал синонимом вранья, Василь Быков не оставлял своим героям надежды. Вероятно, к этому и сводился его этический долг – рассказать, как оно было по правде, и тем воскресить людей военной поры, не оболгав их жизнь, их боль и их смерть.

Придурковатый батька как-то ляпнул в российском ток-шоу: как же, знаю Быкова, стихи его в школе учил. Трудно сказать, чьи стишки белорусский президент учил в школе и с кем перепутал своего национального писателя, у которого явно не прочел ни строки. Ибо поэзия и Василь Быков, как злодейство и гений, несовместны. Умерший вчера в Минске писатель был прозаиком до мозга костей – и в беспощадном мироощущении своем, и в стилистике. Быть может, потому ему и уготована в литературе судьба, отличающая от многих полузабытых сверстников. Ибо времена и у него на родине, и по соседству, и в мире настают довольно безжалостные, и природа человека предстает в образе, увиденном на войне. Оттого прозе Василя Быкова предначертана долгая жизнь. Его еще вспомнят. Войну забудут – за правду поблагодарят.