В позапрошлые выходные произошло в Москве событие первостепенной важности, почти совершенно незамеченное широкой публикой, - международная конференция "История сталинизма: итоги и проблемы изучения". Подобные ученые форумы прежде бывали в Америке, Европе и даже Японии, но на родной почве изучаемого явления обсуждение с таким размахом проходило впервые.

В ученых кругах, несомненно, материалы конференции будут подробно и внимательно анализировать. Это сделается, однако, возможным лишь по прошествии времени, когда труды ее будут опубликованы (впрочем, редакторы портала "Полит.ру" намерены сократить этот зазор и в ближайшее время поместить в Сети полный видеорепортаж).

Однако набирающая обороты "политика памяти", проводимая нынешним российским руководством, следствием которой стал въезд "отца народов" в публичное пространство на белом коне и даже с претензией сделаться "именем России" по версии ВГТРК, делает конференцию событием не только научно, но и общественно значимым. Сами устроители отдавали себе в этом отчет, выразив в преамбуле программы озабоченность "углубляющимся разрывом между научными и обыденными представлениями граждан России о сталинизме и сути диктатуры", в связи с чем делаются вновь популярными "рецепты авторитарной модернизации".

Об этой стороне дела позволительно говорить и на основании краткого конспекта участника, неизбежно отрывочного. И поскольку по сию пору никакого сколько-нибудь полного отчета о конференции в Cети не появилось, осмеливаюсь перечислить эти впечатления в том порядке, в каком они обозначились в моем конспекте.

Организаторы (уполномоченный по правам человека в РФ, Фонд первого президента России Б.Н. Ельцина, Государственный архив Российской Федерации, Институт научной информации по общественным наукам РАН, издательство "Российская политическая энциклопедия" и Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество "Мемориал") не пожалели трудов, чтобы привлечь как можно более зарубежных докладчиков. И, надо отдать им должное, преуспели. Из 86 ученых институтов, пославших на конференцию своих представителей, 47 иностранных. Задача, видимо, состояла в "сверке часов" - состыковке научных концепций и исследовательских результатов, российских и мировых, в предположении, что существуют важные расхождения между отечественной и зарубежной наукой. Результат же получился довольно неожиданный.

Существенные различия в подходе к описанию сталинского режима обнаружились не между российскими и иноземными учеными, а между собственно практикующими исследователями - "лейтенантами" науки - и научным "генералитетом", учеными-администраторами, по своему положению отягощенными государственными заботами и неизбежно чуткими к "видам правительства".

Между "лейтенантами" в ходу строгая социологическая классификация явлений и потому для них проблемы нет: советская система 1920-х - 1950-х годов - никакой не "культ личности" и не неопределенно-поэтическая "сталинщина", а тоталитарный режим, системно необходимый и постоянный элемент которого составлял механизм государственного террора. Самым правильным общественно-политическим следствием такой ученой квалификации, строго говоря, может быть только судебный процесс над заказчиками и исполнителями.

Первый же пленарный доклад Олега Хлевнюка "Политика. Институты и методы сталинской диктатуры" при всей внешней ученой бестрепетности звучал готовым обвинительным заключением: жертвами массового террора следует считать всех пострадавших от режима в чрезвычайно разнообразных формах. Всех категорий репрессированных насчитывается до двух десятков, а общее их число достигает 50 миллионов человек (в том числе расстрелянных и заключенных в лагеря - 20 миллионов). Ни о какой стихийности репрессий речи быть не может, все они направлялись и координировались лично Сталиным. В той же строгой системе координат было выдержано и выступление председателя "Мемориала" Арсения Рогинского, анализировавшего устройство памяти о сталинском времени.

Совершенно иначе смотрели на дело ученые мужи, отягощенные государственно-политическими заботами. Тут в ходу был подход уже не принципиально классификационный, а уклончиво "взвешенный", причем в самом буквальном смысле. Деяния "великого кормчего" и достоинства и недостатки созданной им системы подлежали взвешиванию для сведения, как выразился американский советолог Пол Грегори, "баланса". На одной чаше весов оказывались безвинно загубленные души, а на другой - "ускоренная индустриализация и модернизация". К тому же клонил и директор Института всеобщей истории Российской академии наук Александр Чубарьян, приведший в образец нам римских императоров, которые тоже бывали страшные злодеи еще почище отечественных, но выстроили великую империю.

Но всех поразительнее было выдержанное в этом же ключе выступление директора Института этнологии и антропологии РАН Валерия Тишкова. Начал он свою речь заявлением, будто бы "не знает, что такое национальный вопрос". Зал приветливо засмеялся, думали - шутит. Оказалось - не вполне. Тишков, давая абрис сталинской национальной политики, ухитрился вовсе избежать разговора о "репрессированных народах", зато посвятил немало добрых слов описанию успехов этой политики, заключавшихся в том, что за ничтожными исключениями была сохранена "практически вся номенклатура" малых народов и языков, тогда как например американского индейца не найти теперь днем с огнем. (Лет сорок назад советские лекторы в подобном случае говорили "а у них негров линчуют", но с избранием Барака Обамы президентом США аргумент этот окончательно утратил действенность.)

Занятия по пяти "конкретно-историческим" секциям показали, что собственно научная часть работы в отношении основных элементов сталинской системы завершена. Безусловно, будет продолжаться бесконечный процесс частных исследований, но ученому сообществу вполне понятно, "что это было" и "как оно было устроено" по существу. И этого существа уже не заставят пересмотреть никакие "архивные революции", которые самое большее позволят дополнить портрет эпохи частными штрихами.

Непонятно другое - как обществу этим знанием распорядиться. Анализу этого животрепещущего вопроса были посвящены доклады, сгруппированные в секции "Память о сталинизме". Здесь нерешенных проблем оказалось множество, и дебаты иногда принимали формы довольно острые.

Тут вполне определенно выяснилось, что любовь российских граждан к товарищу Сталину относительно недавно вспыхнула с новой силой. И ныне уже около половины - до 53% - готовы занести его в список "величайших деятелей России" (восемь лет назад таковых было 12%). При этом удивительным образом в восприятии подавляющего большинства нынешних российских граждан представление о Сталине совершенно оторвался от тоталитарного "сталинизма", лагерей, хлебных карточек и пр. и ассоциируется просто с "величием неопределенной природы". Киновед Даниил Дондурей уподобил этот образ имиджу медиа-звезды.

В нескольких докладах было убедительно продемонстрировано, что никакой коллективной памяти о сталинской эпохе не существует, а тот образ прошлого, в котором "великий вождь" занимает достойное место, является следствием энергичной пропаганды, использующей широкий диапазон средств массового поражения - от школьных учебников до попсовых телесериалов. Этот "наведенный" образ прошлого оказывается в прямом противоречии с "семейной памятью", в рамках которой главным событием XX века для большинства россиян по-прежнему остается раскулачивание деревни. В результате историческое сознание наших соотечественников оказывается травматически неадекватным, по мнению некоторых исследователей, прямо-таки "шизофренически раздвоенным".

Самое сильное впечатление в этой секции произвело на меня сообщение немецкого историка Фолькарда Книгге "Культурная память и травматический опыт прошлого". Докладчик очень ясно, с академическим спокойствием и немецкой основательностью показал, как память о "темных страницах" истории может содействовать, вовсе не поставлению нации на колени, а напротив, вполне устойчивому "прямохождению" благодаря "высвобождению мощного положительного нравственного заряда" (формулировка, должно быть, принадлежит переводчику, но смысл ясен). К словам г-на Книгге следует отнестись со вниманием уже потому, что он не психолог-теоретик, а директор мемориального комплекса в Бухенвальде.

Российские власти - а их на заключительном заседании конференции представлял министр образования и науки Андрей Фурсенко - опыт Бухенвальда явно не интересует. Г-н Фурсенко подвергся довольно энергичной атаке ученых как "проводник новой политики реабилитации Сталина". Инкриминировали министру прежде всего появление печально известного учебника Филиппова, что прямо относится к его ведомству. Министр избрал чрезвычайно экстравагантную систему защиты. По утверждению главноуправляющего народным просвещением, филипповская сталинистская концепция находится в полном согласии с верованиями народа и правительство не считает себя вправе мешать ему веровать подобным образом. Возможно, собравшиеся в другой раз и спустили бы министру это вольное блудословие. Но уж очень ясно было показано, что само это народное сознание есть во многом результат лживой пропаганды и медиаманипуляций. В результате чуть было не омрачилось скандалом закрытие конференции, запланированное как лирическое чествование живых свидетелей эпохи. Впрочем, выступивший в качестве такого свидетеля писатель Даниил Гранин ясно продемонстрировал цену министерских представлений о народных верованиях, опровергнув их собственным примером. Причем наиболее чувствительный удар нанес он по основой мифологеме наших новейших ревизионистов: в своем резком, хотя и сдержанном по форме выступлении он сказал, что "армия, выпестованная Сталиным войну осенью 1941 проиграла".

Память о терроре сталинского режима, даже когда она сохраняется, остается памятью жертв. Фигура палача в этой памяти удивительным образом отсутствует. Как будто ГУЛАГ был стихийное бедствие вроде засухи. Тут было бы полезно провести юридические слушания дать юридическую квалификацию режиму, его заказчикам и исполнителям. Предложения такого рода прозвучали, но отчего-то не попали в резолюцию конференции. Хочется надеяться, что это дело будущего.

Однако вряд ли такое случится в скором времени. Заседания конференции проходили на довольно-таки мрачном общественном фоне. Это и неожиданный обыск в питерском отделении "Мемориала", который можно истолковать только как устрашающий "наезд", и появление приуроченного к началу конференции специального выпуска "Русского журнала", содержащего гнусный пасквиль Глеба Павловского на "Мемориал" и одновременно предложение собственных услуг в создании "правильной" памяти о сталинизме, в которой память о преступлениях была бы отделена от успехов "социалистической цивилизации".

Отделить "социалистическую цивилизацию" от "сталинизма" научными средствами затруднительно, если не сказать невозможно. И для выполнения намеченной Павловским "миссии" наука без надобности.

В первый день я сильно подивился чудачеству учредителей, которые раздавали докладчиками материалы конференции упакованными в натуральную рогожную суму, с какими встарь хаживали по Руси нищие. На третий день сума казалась уже как нельзя кстати. Чтоб и от тюрьмы, видимо, не зарекались.