Туалет, сортир, клозет, ватерклозет, гальюн - слова все иностранные. Есть, конечно, и исконно русские: уборная, нужник, отхожее место. Иностранное засилье объясняется, надо думать, стыдливой склонностью к эвфемизмам, дающей в пределе такие изыски, как кабинет задумчивости. Ну и отчасти, что ли, импортностью самой идеи.

Впрочем, сортир (от фр. sortir, "выходить") давно и полностью обрусел. На одном вебсайте даже дается народно-этимологическая справка:

СОРТИР - Производное от общеславянского сьрати, серу - "испражняться", родственного авест. saiya - "навоз, кал".

И недаром главный патриотический лозунг эпохи - мочить в сортире.

С незапамятных времен уборная - разумеется, в более или менее четком архитектурном изводе - стала локусом настенной графики, что отражено в известном художественном манифесте: Пусть стены этого сортира// Украсят юмор и сатира.

Не исключается и лирика. Помню строки, прочитанные на заре студенческой юности, в 1955 г., при первом посещении Северной Пальмиры, в уборной напротив Павловского дворца:

Была весна. Цвели сады.
В порыве бешеном экстаза
Я целовал твои следы
На окаёме унитаза.

Афористичность финала заострена просодической пуантой. Все четыре стиха акцентированы различно: открывается стихотворение по-ломоносовски полноударной строкой, затем следуют две трехударные (с пропусками ударений на разных стопах), а в последней строке ударений - по-пастернаковски - уже только два, подчеркивающих роскошную симметрию ключевой пары. Окаём и унитаз сходны по длине, ритму, морфологической и лексической выисканности, но противоположны по стилю и этимологии. Перед нами, с одной стороны, широко раскинувшийся родной окоём, охваченный тюркской каймой (из тур. kajma, "кайма"), с другой - промышленный артефакт c европейской родословной, восходящей к фирме Unitas (лат. "единство"). Весь языковой, поэтический и культурный евразийский горизонт в одном флаконе.

Вообще иноземные коннотации постоянно пульсируют в восприятии этого учреждения. Есть целая серия анекдотов о русском за границей, который не может выйти из туалета, пока ему не подскажут, что для того чтобы дверь открылась, надо, в одном варианте, спустить воду, в другом - опустить монетку в автомат, в третьем - предпринять еще какую-то чуждую национальному духу культурную акцию.

На внутреннем же фронте общеславянский наш глагол, описывающий одно из основных человеческих отправлений, служит источником могучей образности. В поэме Бродского "Представление" среди других общих мест современного дискурса приводится фраза Я с ним рядом срать не сяду. Бродский никак ее не комментирует, просто любуется. Меня она заинтересовала своим обезоруживающим упором на ценностно-пространственные параметры дефекации как социальной практики. Говоря попросту: с ним не сяду, а с хорошим человеком - с красоткой или с другом, хоть с тобой, - почему не сесть? При этом в качестве мизансцены мыслится, конечно, открытое место, куда ходят до ветру, некое полюшко-поле, степь да степь кругом, а не бездушно разгороженное на кабинки пространство общественного туалета.

Нехватка privacy, да и потребности в ней, даже в таком интимном деле, как справление большой нужды, - застарелая наша проблема, но речь пойдет не о ней, то есть, конечно, о ней, но не на отечественном материале. В основном на калифорнийском, хотя до какой-то степени и на русском, поскольку, как мы проходили, coelum non animum mutant qui trans mare currunt (лат. "небо, не душу меняют те, кто за море бегут").

При очередном ремонте нашего Тейпер-холла была осуществлена и реорганизация мест общего пользования. Для профессорского состава и штатного персонала выделили несколько мужских и дамских туалетов на каждом этаже, открываемых специальным ключом, выдаваемым по списку. Студенты в этот список не входят, а относительно аспирантов вопрос решается разными кафедрами по-разному. Таким образом, туалеты остаются местами общего, но уже не беспредельно общего, а отчасти элитарного пользования.

Все вроде бы хорошо, но вот беда - на дверях этих туалетов появились бумажные плакатики, распечатанные с компьютера и призывающие, прежде чем пускать в ход ключ, постучать и убедиться, что свободно. Ничего в общем-то страшного, непонятно только, почему нельзя было поставить замки, которые, как в поездах и самолетах, оповещали бы о занятости туалета, не поднимая вокруг этого факта особого шума. Но, конечно, этот режим со стуком и отзывом внушает пользователю некоторое опасение - быть, неровен час, застигнутым буквально, как говорится, with your pants down, со спущенными штанами. Для этого, в сущности, достаточно либо сидящему на толчке немного недослышать, либо стучащему оказаться туговатым на ухо. Тем более что профессора, даже американские, народ довольно-таки рассеянный. Не знаю как для других, а для меня эта ситуация стала постоянным источником настороженности, тревожным напоминанием о чем-то давно забытом, старосоветском, а то и древнерусском, если не общеславянском: о необходимости быть все время начеку и без отрыва от производства на всякий случай из рук не выпускать защелки, как сказал поэт.

Впрочем, все шло более или менее гладко. Стук раздавался нечасто, без спросу никто входить не порывался, очередей и столпотворений не образовывалось, и я постепенно успокоился, а успокоившись, стал предаваться приличествующим месту размышлениям. И вот что я заметил - а когда мое нетривиальное наблюдение подтвердилось не раз и не пять, подверг анализу, давшему, как мне кажется, ценные, хотя задним числом и не столь удивительные результаты.

Когда я находился внутри и ко мне стучали, я откликался немедленным и предельно громким No!. Когда же стучать и вслушиваться приходилось мне, то до меня доносились самые разные реплики: Yes, Hi, Hold on, Just a second, то есть "Да", "Привет", "Подождите", "Секундочку" - с бесспорным преобладанием Yes. Иными словами, налицо было систематическое различие, законно будившее языковедческий, а там и культурологический интерес. Оказалось, что я устойчиво истолковываю вопросительный стук таким образом, что он требует отрицательного ответа (типа: Свободно? Можно войти? - Нет!), тогда как мои американские коллеги в основном воспринимают его как предполагающий положительный ответ (типа: Занято? Есть там кто-нибудь? - Да!). В тех же редких случаях, когда они, подобно мне, реконструируют его как толкающий к отрицательной реакции, они эту реакцию старательно смягчают и по возможности позитивизируют (типа: Можно войти? - Подождите минутку!).

Не очень удивительным это было потому, что негативность русских - вещь известная. К ним идеально применима формула They won’t take yes for an answer ("Ответ "да" их не устраивает"). Что меня таки да удивило - это что при всем своем программном западничестве и почти тридцатилетнем американском стаже я в нетронутом виде сохранил свои атавистические рефлексы. Садиться ли срать рядом с собой, прям не знаю.