Благодаря истерической реакции властей на "Марши несогласных" право-левая оппозиция из маргинального политического явления стала центровым, мейнстримовским движением. Чем-то вроде народных фронтов двадцатилетней давности, когда будущая власть будущих независимых государств рождалась на улицах и площадях. При закручивании гаек важно рассчитать силу – сорванная резьба огорчит прежде всего слесаря, который считал, что у него все под контролем...

Власть немного не дотянула "стабильность" до парламентских и президентских выборов. Казалось, граница терпения отодвигается все дальше только по одной причине: большинство ширнармасс механически доверяет Путину, голосует за него, с увлечением следит за борьбой нанайских мальчиков – Медведева и Иванова, "Единой России" и "Справедливой России". Социально ущербные и пожилые по привычке чем-то возмущаются, но им затыкают рот нацпроектами и всякими там мэрскими надбавками.

Но, оказывается, полное обессмысливание выборов, монополизация политической и экономической систем, стимуляция самоцензуры в СМИ, государственная ксенофобия имеют естественные пределы проникновения в среду, которая еще недавно была рыночной и политически свободной. Народ перестает считать себя "путинским большинством", "офисным планктоном", "коммерческой интеллигенцией" - и протест выливается из кухонных обсуждений в массовые уличные акции.

Проблема для власти состоит в том, что протестная активность нового типа резко омолаживается. Это уже не пенсионеры, к которым привыкли как к наиболее активной политической силе рубежа веков, а более молодые поколения. И если молодежь без труда преодолевает психологический барьер между студенческой аудиторией и улицей, то для состоявшегося, адаптированного, образованного класса, который ругает "режим" в курилках евроотремонтированных офисов, присоединиться к маршам протестующих – пока проблема. Как респектабельный слой, они вообще не склонны к политической активности. Но апатия, конформизм, нежелание голосовать привели к тому, к чему привели, – под угрозой их собственное будущее. Политические риски для их работы и собственности слишком велики. Административные издержки в системе, где взяткой оплачивается каждый шаг, избыточны для нормальной жизни. Значит, следующим шагом станут поиски "адаптированными" единой протестной политической платформы и образа действий.

Этого власть не просто боится. Там, наверху, истерика. Паника. В столь специфическом состоянии трудно принимать осмысленные решения. И власть – не народ, именно власть! – начинает репетировать Майдан, призраком которого она себя до смерти напугала.

Социология (мартовское исследование Левада-Центра) подтверждает: большинство населения, не участвуя в акциях протеста, склонно относиться к ним сочувственно. Что называется, "мысленно вместе". И среди них – респонденты, работающие в органах власти, в том числе силовых. Пока это те же самые люди, которые, отмахиваясь от политики, как от надоедливой мухи, голосуют за партию власти или вообще не приходят на выборы. Но совсем уж без политики не получается. Степень деполитизированности российского народа оказалась сильно преувеличенной. Сначала он устал от политики. Но потом утомился от ее отсутствия.

...В субботу, в день московского "Марша несогласных", мне позвонил приятель, ехавший по шоссе Энтузиастов – оно было запружено грузовиками, набитыми колючей проволокой. Видать, не понадобилась. Отложили до следующего раза.

Что-то задвигалось наверху, какие-то глухие толчки слышны снизу. Ровно два десятка лет тому назад Борис Гребенщиков напророчил: "Люди, стрелявшие в наших отцов, строят планы на наших детей". Наши дети выросли. Им теперь по 20 лет. И на них действительно у тех же самых людей существуют вполне конкретные планы. Беспокойство за детей выталкивает на улицу.