Накануне поездки Алексия II во Францию появился весьма странный слух: будто бы патриарх в своей речи на Парламентской ассамблее Совета Европы "заявит о крахе либеральной системы ценностей и предложит альтернативную общеевропейской концепцию прав человека". Это сообщение было основано, всего вероятнее, на недослышке или чересчур вольной интерпретации услышанного и, видимо, имело целью подогреть интерес публики. Часто ли она, публика, слушает, как патриарх читает какие-то рацеи, а тут "крах системы ценностей", не шутка.

Грозное обещание, слава Богу, не подтвердилось. Речь святейшего в Страсбурге была обыкновенной и даже, можно сказать, вполне традиционной для представителя русской консервативной мысли. В ней почти не было ссылок на Священное Писание, а цитат и вовсе ни одной, что даже и необычно для пастыря. Он говорил о том, что Европа слишком далеко зашла в своем секуляризме и что ей давно пора вернуться к своим христианским корням. "Разрушение нравственных норм и пропаганда нравственного релятивизма, - полагает патриарх, - может подорвать мировосприятие европейского человека и привести народы континента к черте, за которой - потеря европейскими народами своей духовной и культурной идентичности, а значит и самостоятельного места в истории".

В своем выступлении на французском телевидении Алексий еще сильнее заострил свою инвективу: "Сегодня перед нами стоит вопрос: сохранится ли наша цивилизация, или ей суждено уступить место другим, более сильным волей народам?" И далее напомнил: "Такой вопрос стоял когда-то перед Римом, и он сохранился, пойдя за Христом".

В России о том, что безбожная Европа загнивает, катится к своему краху, что она лишена будущего говорят и пишут уже полтора века минимум. Вспомним Достоевского, невзлюбившего Европу за то, что она не хочет отдать России проливы, а поддерживает турок; его же бесчисленные насмешки над "европейничаньем" своих соотечественников. Или Константина Леонтьева, считавшего Европу источником всяческой скверны: сюртука, цилиндра, паровой машины, равенства, конституции и прав человека. "Первый человек Франции не крещен! - в ужасе восклицал он о президенте Мари Франсуа Сади Карно (кажется, ошибался). - И мы, русские, молчим об этом - вероятно, из соображений внешней политики..."

Нужно было быть такой могучей и независимой личностью, как Владимир Соловьев, чтобы в конце позапрошлого века, посреди всеобщего разочарования в ценностях европейской цивилизации, провозглашать в стихотворении Ex oriente lux, что судьба России лежит в духовном воссоединении с Западом, и требовательно вопрошать ее:

О Русь! В предвиденье высоком
Ты мыслью гордой занята;
Каким же хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?

И вот теперь, после двух мировых войн, революций, ялтинско-потсдамского раздела краха коммунистической системы, русский патриарх стращает Европу новой напастью - "нравственным релятивизмом". Алексий II отнюдь не спорит с традиционной концепцией прав человека. Напротив - он утверждает: "С самого своего зарождения права человека развивались на почве христианской нравственности и составляли с ней своеобразный тандем".

(Помилосердствуйте, отцы-спичрайтеры! Зачем вы вставили в речь святейшего эту пошлость, "тандем" этот? Константин Леонтьев вас не одобрил бы.) Утверждение спорное, но дальше еще интереснее:

"Однако сегодня происходит губительный для европейской цивилизации разрыв взаимосвязи прав человека и нравственности. Это наблюдается в появлении нового поколения прав, противоречащих нравственности, а также в оправдании безнравственных поступков с помощью прав человека".

Связаны ли права человека и нравственность, под которой в данном случае явно понимается христианская мораль? Никоим образом. Когда апостола Павла заключали в темницу, он говорил стражам, что он - римский гражданин, и язычники почтительно освобождали его. Да, в данном случае речь идет о гражданских правах, но они как раз тесно связаны с правами человека. Право и нравственность, тем более вера, - категории разного порядка; подлец обладает ровно тем же набором прав, что и высокоморальный человек.

"Быть моральным или аморальным - это, в конце концов, следствие свободного выбора личности", - говорит далее патриарх, и с этой сентенцией трудно не согласиться. Многим она покажется самоочевидной, но читатель, знакомый с классикой богословия, увидит в этой фразе отголосок старого спора о свободе воли, который еще на заре христианства вели Августин и Пелагий, а после них - Лютер и Эразм.

Говоря о "новом поколении прав", патриарх имеет в виду право на искусственное прерывание беременности, на эвтаназию, права гомосексуалистов. Но ведь и прав эмбриона тоже прежде не существовало, это тоже права нового поколения. Об отношении Русской православной церкви к гомосексуализму Алексию пришлось держать ответ особо - его спросили об этом после речи. Надо отдать должное святейшему: он ответил вполне достойно, в том же духе, в каком отвечает на этот вопрос католическая церковь. "Церковь призвана относиться с любовью и состраданием к каждому человеку, в том числе к грешнику, которого мы любим, ненавидя его грех", - сказал патриарх. Но потом зачем-то дал себя втянуть в спор о гей-параде в Москве, сравнил геев с клептоманами... (Участники дискуссии впоследствии назвали это сравнение "нелепым".)

Зато неожиданно твердым и однозначным был его ответ на вопрос об отношении РПЦ к смертной казни: "Наша Церковь всегда выступала за сохранение жизни во всех видах, будь то жизнь ребенка во чреве матери или жизнь осужденного за преступление". А ведь не так давно один из иерархов Русской православной церкви заявлял, что Иисус нигде, мол, в евангелиях не высказывается против смертной казни и даже сам претерпевает ее, а потому оснований возражать нет и у церкви.

За Страсбургом последовал Париж, встреча с президентом Николя Саркози (он крещеный католик) и совместная молитва в Нотр-Дам перед величайшей реликвией христианства - терновым венцом Спасителя. Остается вспомнить знаменитый афоризм Генриха Наваррского: Paris vaut bien une messe. В том смысле, что ради одной этой мессы патриарху стоило поехать в Париж.