Этот английский документ, брошенный в самиздатовскую бутылку, плывет по волнам истории уже 60 лет. 60 лет назад, когда в СССР сталинское безумие вновь достигло отметки "37 по Берии", Джордж Оруэлл, доброволец интербригад, добровольно ознакомившийся с ласками сталинистов, едва не поставивших его к стенке за рекомендательное письмо к уже замученному ими независимому анархо-коммунисту Андресу Нину, изобрел эту вакцину против тоталитаризма - "1984". Он хотел привить это своей Океании, то есть Англии и США, чтобы они не уподобились ни Остазии, ни Евразии, где скрежетали и давили все вокруг два монстра; две машины убийства и перемалывания людей: новорожденный Китай с Мао и ялтинский союзник – СССР – с дядюшкой Джо.

Оруэлл был сокровищем самиздата. Когда в начале 70-х я впервые увидела его, это был громоздкий фолиант, переплетенный в поношенный лохматый картон, на папиросной бумаге. Переводы были плохие, явно домашнего изготовления. Где "телеэкран", где "телекран", где даже "телескрин". Но было понятно, что это телекамера, недреманное око, соглядатай. Нам, "одинаковым и одиноким", было понятно. В каких-то вариантах перевода "Старший Брат" назывался "Большим Братом", но было понятно: это Сталин, это генсек вроде Андропова (Брежнев ни любви, ни ужаса не вызывал).

Все это было адресовано нам, "советским пациентам". Английский документ с суховатой точностью публицистики и с кошмарной яркостью страшного сна фиксировал элементы нашего быта: голодную и раздетую страну ("еды никогда не было вдоволь, мебель всегда была обшарпанной и шаткой, комнаты – нетопленными, поезда в метро – переполненными, дома – обветшалыми, кофе – гнусным, вода – ледяной, лифты – неисправными, а зимы – нескончаемыми").

Это все было про нас: полиция мысли (КГБ), внутренняя партия (номенклатура), которая жила, как О’Брайен, припеваючи, двухминутки ненависти (к Гольдстейну-Троцкому, к американскому империализму, к Западу, к Белой армии). Даже "комната 101" была. Оттуда на "телескрин" выходили раскаявшиеся диссиденты и зачитывали свои отречения. Слава Богу, не все. Не большинство. Хотя Министерство Любви обязательно ожидало каждого диссидента в финале, и не каждый мог избегнуть настоящей "комнаты 101": спецтюрьмы, карательной психиатрии.

Я ни разу не видела компактного Оруэлла в издании YMCA-Press или "Посева". Он был очень плохо напечатан, и с него невозможно было сделать фото- и ксерокопии, как с компактных и четких "Архипов" ("Архипелаг ГУЛАГ"). Поэтому Оруэлл был на вес золота и на вес крови: не за всякий самиздат давали срок по 70-й статье УК, а за Оруэлла давали. Он был дороже жизни - ведь мы верили, что когда "1984" прочтут, тоталитаризм рухнет.

В конце 70-х в ход пошла система библиотечных абонементов, которой поделились поляки из "Солидарности". Дома у диссидента не было ничего, все было на руках у читателей: "что роздано, то сохранено". А дома была картотека: символ книги (для "1984" – "Тауэр", для "Фермы животных" – "Птичий двор бабушки Татьяны") и псевдонимы читателей. КГБ мог искать Шампольона, чтобы прочитать этот Розеттский камень.

Но мы просчитались. Оруэлл лежит на полках магазинов, на дворе 2009-й, а мир – это опять война (с "принуждением к миру" Грузии и "контртеррористической операцией" в Чечне); незнание – снова сила, и этим займется комиссия по фальсификации истории в интересах "России" (то есть совков и чекистов). Проходят двухминутки ненависти: то к Масхадову, то к Березовскому, то к Бушу, то к Саакашвили. И Россия опять стремится быть "сапогом, наступающим на лицо человечества"; и "Старший Брат" ВВП глумливо улыбается с плакатов и портретов. Совки все еще любят его.