После бравурного анонса о шефстве, под которое российские пограничники готовы взять рубежи Абхазии и Южной Осетии как-то уже не вспоминается предложение Сергея Багапша, сделанное по горячим следам кампании на Кавказе: пусть Абхазия и Грузия станут демилитаризованными зонами. Он в порыве романтизма тогда, кажется, в это верил: Абхазия вполне может обойтись без российских военных баз. Теперь, по мере растворения романтических ожиданий, которыми славится начало любой независимости, становится совсем уж навязчивым подозрение: Абхазия, да и Южная Осетия могут оказаться едва ли не самыми пострадавшими сторонами в той смене вех, которую организовала Россия.

В Сухуми еще в те времена, когда никто особенно не верил даже в такое признание независимости, какое случилось в августе, в кулуарах не скрывали: статус верного российского сателлита отнюдь не является стратегической ставкой самопровозглашенной республики. Наоборот, опыт, обретенный за годы российской поддержки, научил абхазов ценить скупое внимание Запада и обижаться на неготовность последнего понять их истинные пожелания.

Конечно, после Косово в Абхазии о пассивности Москвы в деле долгожданного признания говорилось в основном довольно ненормативно. Но в неформальных разговорах абхазские политики в ответ на вопрос, зачем им, собственно, российское признание, сначала бодро отвечали: а после России нас признает еще кто-нибудь - из одиозных. А потом, на просьбу уточнить, не хватает ли им и той одиозности, которой они уже добились, грустно улыбались: а что, у нас есть альтернатива?

Проблема между тем заключалась в том, что эпопея тех славных выборов 2005 года, на которых Багапш, на демократическую зависть собратьям по СНГ, победил Хаджимбу, отнюдь не собиралась заканчиваться. И Багапш, победив вроде бы под лозунгом независимости Абхазии, причем отнюдь не только от Грузии, вынужден был в деле изображения преданности России не только конкурировать с побежденными последователями Владислава Ардзинбы, но и одолевать их. Именно поэтому он не мог решиться ни на что радикально внутриполитическое - даже простая инвентаризация недвижимости становилась в этих условиях мероприятием смертельно опасным. И в атмосфере перманентно черного рынка недвижимости абхазы с тоской наблюдали, как россияне, которых здесь отнюдь не жаждали видеть хозяевами, скупают постепенно если не дома, то участки под застройку, и это наступление выглядело ничуть не менее выразительным, чем инвестиционная активность отдельных российских мэров и олигархов.

В Сухуми продолжали верить, что это возможно: в ожидании пробуждения Запада по-прежнему выживать, с надеждой глядя на Восток. И чудо едва не случилось. Челночные поездки Мэтью Брайзы и Ираклия Аласании (постпреда Грузии в ООН, мягко говоря, не относившегося к числу фаворитов Саакашвили и, возможно, по этой причине эвакуированного американцами в Нью-Йорк) нынешней весной по маршруту Тбилиси-Сухуми-Москва породили надежду, и в Сухуми их принимали со всем возможным радушием. Не потому, что их план был так уж хорош. Просто это был первый серьезный сигнал о том, что баланс возможен и Запад начинает свою долгожданную игру. А потом словно по заказу случились сухумские взрывы, обстрелы Цхинвали - и дальше без остановок к российскому признанию.

И теперь ловушка захлопнулась окончательно. Ведь в Сухуми питали еще одну призрачную, но не совсем уж безосновательную надежду: сколь бы мир ни был упорен в непризнании Косово прецедентом, обстоятельства могли сложиться по-разному. Скажем, перестала бы упрямиться Москва и согласилась бы на признание новых, послекосовских правил игры. Или, наоборот, при продолжении этого упрямства Запад бы сам перестал считать отдельные самопровозглашенные суверенитеты родом политической прокаженности. В общем, Сухуми вместе со Степанакертом при определенных условиях мог бы оказаться в самой верхней части списка тех, кто заслужил право быть первым опытом по применению новых правил игры. Теперь об этом придется забыть и готовиться к радушной встрече российских погранцов, а вслед за ними и всех остальных, в погонах ли, в штатском, но со всеми последствиями для тех, кто уже научился не скрывать, как тяготится обреченностью на Москву.

Южная Осетия, напротив, вроде бы своего добилась. Эдуард Кокойты, проблемы которого могла решить только такая кампания, к которой он с очередной попытки все-таки склонил Москву, не скрывает своего энтузиазма по поводу превращения в российского регионального лидера. У Цхинвали по большому счету тоже особого выбора никогда не было, потому что, в отличие от Абхазии, Южная Осетия и в самом патриотическом порыве не выказывала никаких признаков того, что способно стать государством. И, в отличие от Абхазии, все более оправлявшейся после начального авторитарного удушья, Южная Осетия словно загодя стала готовиться к тому, чтобы во всем походить на обыкновенный российский регион - с властной вертикалью в провинциальном и потому особенно беспощадном исполнении.

И теперь все просто станет на свои места, а в этой традиции место у Южной Осетии, судя по всему, будет определено четко: где-то между Калмыкией и Башкортостаном. Теперь, в условиях всемерной помощи Москвы, осетины скорее всего лишатся даже той малости, которую они могли позволить себе раньше: верить, что Кокойты не вечен, а значит, абхазский путь (до признания, конечно) ей тоже не заказан. Для изрядного числа жителей республики, включая даже некоторых из тех, кто сегодня у власти, привыкших даже при Кокойты посмеиваться над российским политическим жанром, особенности назначения региональных лидеров могут оказаться прискорбным откровением. В постижении которого они, возможно, еще не раз ностальгически вспомнят годы даже той независимости, когда никакого выбора не наблюдалось вовсе. И это, пожалуй, подлинный венец захватывающей дух интриги, в которой они, Сухуми и Цхинвали, пусть по-разному, но одинаково ярко сыграли свою короткую роль: то, что они же и стали ее первыми жертвами, теперь уже никого не заинтересует.