Либералам выдали по первое число. Всем вместе и нескольким по отдельности. В частности, Юлии Латыниной, Алексею Венедиктову, Матвею Ганапольскому, Александру Городницкому. Досталось еще Герцену.

Выдал тележурналист Константин Семин в рамках программы "Вести недели". Человек он молодой, ранний и уже прославленный - благодаря нескольким всплескам своей пропагандистской активности. Прежде он в основном разоблачал внешних врагов отечества. Теперь обратился к врагам внутренним. К тем из своих соотечественников, кто желает России несчастья. То есть к русской интеллигенции. Но не ко всей, а к ее антипатриотической части.

В ролике Константина Семина по отношению к тем, кто причастен к переменам после августа 91-го, не было памятной формулы "безродные космополиты". Все остальное было: обвинения в корысти, в коррупции, в подлости, в забвении святынь, в презрении к стране и к ее народу, в измене Родине, в предательстве ее интересов, в низкопоклонстве и т.д. Это уже не полемика. Это стрельба на поражение. Как, впрочем, и в тех случаях, когда лево-правая оппозиция награждает власть ярлыками "оккупационный режим", "полицейщина", "фашизм".

Это действительно не дискуссия. Это гражданская война в холодной фазе. Технология Семина сродни технологии Караулова. В соответствии с ней журналистом создается определенный контекст и в него вживляется персонаж, подлежащий компрометации, а телезрителю ничего не остается как проглотить все сразу.

Первое дело: надо обозначить территорию какой-нибудь беды, напасти, а потом пальцем указать на виновника и подмонтировать его к напасти. Например, вот она, богатая жирная тусовка праздных людей, обустроившихся на Рублевке. И тут же вскользь вставить кадр с Немцовым или с еще каким-нибудь демократом. И настаивать на этой связке до той поры, пока она не закрепится в массовом подсознании на уровне условного рефлекса. Так возникают синтетические клише: демократия – воровство, либерализм – нищета и т.д.

Массовик-затейник выкрикивает: "Чубайс!", - а толпа выдыхает: "Сволочь!"

Ну, а кроме того, в ход идут шулерские навыки: отвлекающие жесты, передергивания, подтасовки, подмены.

У Семина сверхзадача вколотить в подсознание аудитории установку: либерал - "враг народа". Чтобы при слове "демократ" возникала стойкая ассоциация: "предатель".

Но тут есть одна тонкость: слово "либерал" на уровне массового подсознания еще недостаточно освоено. Другое дело слово "интеллигент". Оно перетерто как в положительном, так и в презрительном значениях. Оно в ходу. С ним можно работать, на нем можно играть. Потому господин Семин в своих разоблачениях и поношениях танцует от него. Его ролик был анонсирован как спор о русской интеллигенции.

Правда, его автор тут же натыкается на подводный риф. В советскую пору в сознание народа было вживлено понятие "трудовая интеллигенция". К последней относились инженеры, врачи, учителя, люди творческих профессий. Чтобы этих интеллигентов не обидеть, не зачислить в стан врагов народа и более того, причислить к лику святых и великомучеников, пришлось прибегнуть к давно испытанному приему: поделить саму интеллигенцию на "чистых" и "нечистых".

Виталий Третьяков поделил "прослойку" на "низовую интеллигенцию" и ее "верхушку". То есть поделил он ее по социальному признаку.

Но главное размежевание проведено Семиным по другой линии: на тех, кто производит патриотический воздух (Лев Толстой, например), и тех, кто производит воздух антипатриотический (скажем, Матвей Ганапольский). Чтобы совсем уж морально убить интеллигента-либерала, этого безродного космополита, автор привлекает к себе в союзники Наталью Нарочницкую, которая в финале пропагандистского ролика зачитывает пару строчек из Пушкина:

Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.

На этом цитата оборвана. Дальше Нарочницкой и Семину неинтересно. А мне стало любопытно, кто этот "ты". Зная склонность наших публицистов вырывать слова других авторов из одного контекста и вписывать их в иной, я обратился к первоисточнику. Стихотворение, написанное Пушкиным после подавления польского восстания 1830-1831 годов, осталось незаконченным, и, может быть, потому и не до конца понятно, кому оно адресовано: Мицкевичу, Вяземскому? Или самому себе?

Во всяком случае, читается оно как послесловие к "Клеветникам России", стихотворению, написанному во время восстания.

Во всяком случае, смею подозревать, что образ либерала "Ты" - сложный образ. Настолько сложный и даже противоречивый, насколько многослойна и противоречива природа самого патриотического чувства. Она включает в себя гордость и стыд, жалость и ненависть, прозрение и слепоту. Оттого, наверное, ни один значительный поэт на Руси не удержался, чтобы так или иначе не повторить вслед за Лермонтовым: "Люблю отчизну я, но странною любовью".

"Странная любовь" к Родине, в свою очередь, оттого, что между последней и индивидом почти всегда встревало государство то более, то менее строгого режима. И в этом была проблема. А порой – трагедия. Живое естественное чувство и во времена Пушкина с Лермонтовым, и в пору Сталина натыкалось на эту стену, тщетно билось о нее, старалось ее не замечать, надеялось ее обойти, пыталось над ней подняться.

Господин Семин, прогуливаясь мимо крестьянских изб, читает Есенина: "Язык сограждан стал мне как чужой..." Но у него же есть такие строчки: "С горы идет крестьянский комсомол,// И под гармонику, наяривая рьяно//, Поют агитки Бедного Демьяна,// Веселым криком оглашая дол.// Вот так страна! Какого ж я рожна// Орал в стихах, что я с народом дружен?// Моя поэзия здесь больше не нужна,// Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен".

Особенно труднопреодолимой эта стена оказалась для тех, кто умирал за Родину и через запятую – за Сталина.

Мы против того, чтобы ставить на одну доску Сталина и Гитлера. Но почему? В борьбе с Драконом народ заключил контракт с Дьяволом, по счетам которого нам приходится и сегодня платить. А разорвать контракт окончательно мы все как-то не решаемся.

Мне-то кажется: чем дальше мы уйдем от Сталина, тем выше будет наша Победа. Русский патриотизм – это необычайно драматичное чувство со множеством обертонов.

Вернемся к тому неоконченному стихотворению Пушкина, которым заклеймила госпожа Нарочницкая русского либерала, и дочитаем его:

Когда безмолвная Варшава поднялась
И ярым бунтом опьянела.
И смертная борьба меж нами началась
При клике: "Польска не згинела!" —
Ты руки потирал от наших неудач,
С лукавым смехом слушал вести,
Когда разбитые полки бежали вскачь
И гибло знамя нашей чести.
Когда ж Варшавы бунт раздавленный лежал
Во прахе, пламени и в дыме, -
Поникнул ты главой и горько возрыдал,
Как жид о Иерусалиме.

Так кто же этот лирический антигерой поэта - "Ты"? Польский патриот Мицкевич? Русский либерал Вяземский? Или само "наше все" – Александр Сергеевич Пушкин? А может, и тот, и другой, и третий? И может, потому не кончил поэт это стихотворение, что для себя еще не решил драму русского патриотизма?

...В "Медном всаднике" Пушкин начал свою печальную повесть во здравие "Петра творенья". Какое чувство гордости переполняло его лирического героя на исходе белой ночи! А кончил за упокой бедного Евгения, так пострадавшего от предмета пушкинской гордости.

Довольно было дворянину из обедневшего рода погрозить изваянию императора, чтобы сойти с ума. Нет, вру. Надо было сойти с ума, чтобы погрозить всаднику и пообещать: "Ужо тебе".