В начале, как известно, было слово. Оно было и потом. И было оно очень долго. Особенно долго оно было в России - и в досоветской, и в советской. Россия всегда считалась - и по праву - страной вербальной, литературоцентричной. Побеждал тот, кто знал "слово". Или умел убедить других, будто он его знает. Или мог заставить в это поверить с явной помощью тайной полиции. Короче говоря, любая власть стремилась оседлать язык и установить над ним свой полный контроль. Язык, впрочем, коварно мстил своим домогателям, выставляя на всеобщее осмеяние то, как именно власть им владеет.

Сила коммунистической идеологии заключалась в ее заклинательном ритуальном многословии, каковое с лихвой компенсировало сущностную недостаточность.

Но начиная с какого-то времени это же неуклюжее многословие стало слабостью, и слабостью роковой, ибо она, эта неподъемная риторика, и стала той грудой битого кирпича, под которой система сама себя и погребла.

Традиционный российско-советский утопизм отражался в названиях всяческих судьбоносных документов. То Проект Устава, то Проект Конституции, то Программа КПСС, то Продовольственная программа, появившаяся на пике тотального дефицита и заменявшая собою само продовольствие. Был анекдот про ресторан с дежурным блюдом "вырезка из Продовольственной программы".

Советский космос был характерен кроме всего прочего еще и тем, что слова в нем начисто заменяли собою реальность. И чем в большей степени эта особенность стала заметна невооруженному самой передовой идеологией взгляду, тем больше и больше власть впадала в склеротическую болтовню, навязчиво вовлекая в нее граждан, обязанных не только терпеть вокруг себя груды полых знаков, но и "изучать" их на всевозможных занятиях в системе политпросвещения.

Бал правила всесильная вербальность - не зря же с особой заботой партия и правительство относились именно к литературе, щедро награждая подлинных мастеров слова и последовательно гнобя тех, с кем нам не по пути. Визуальность же была в полном загоне, даром что чуткий к веяньям времени Никита Сергеич своими дружескими беседами с "пидарасами" несколько приподнял престиж художнической профессии.

Визуальность воспринималась как вещь подозрительная и ассоциировалась с не менее подозрительным миром моды, рекламы и всего не очень нашего. Все визуальное, включая живопись, кино, телевизор и обложки "Огонька" и "Работницы", служило лишь иллюстрацией к важному и значительному Слову.

Но затаенная общественная тоска по визуальности парадоксальным образом привела к тому, что идеологические формулы и лозунги, содержательная пустота которых становилась все очевидней, стали восприниматься многими именно как визуальные объекты. Это были не фразы и даже не слова, которые что-то означают. Это был даже не набор слов, а набор букв. Характерный анекдот того времени: "Вопрос. Что такое КПСС? Ответ. Совокупность глухих согласных". На этом визуальном восприятии вербального произросли такие художественные движения, как московский концептуализм и соц-арт.

Теперь в политику въехало иное поколение, выросшее, если говорить просто, не на словах, а на картинках. Победила визуальность. Но восторжествовала не "картина", а именно "картинка". И если прежде картинка служила иллюстрацией к слову, то теперь слово служит иллюстрацией к картинке.

Роль, которую прежде выполнял агитпроп, теперь играет реклама. А реклама построена не на убеждении и доказательстве, а на квазиконстатации квазифакта. Вот что такое в самом деле означает "Новое поколение выбирает пепси"? Успешность рекламной технологии зависит лишь от степени агрессивности, с какой она "продвигает бренд".

Про нынешнюю власть принято говорить, что она испытывает острый дефицит идеологии. А по-моему, никакая идеология им не нужна. Зачем?

У нас есть план, говорят они на бегу. Какой план? Ну тот самый, который, вроде как смерть Кощея, на конце иглы, которая в яйце, которое в утке, которая в зайце, который в волке, который в медведе, который в Кремле. Да и какая вам разница! Все равно ведь ничего не поймете. И то верно, план так план, проголосуем за план, с облегчением говорит обыватель, благодарный уже за то, что его не заставляют, как в прежние времена, этот самый план где-нибудь изучать.

Основанная на визуально-рекламных технологиях девербализация как принцип политического манипулирования легитимировала полное, принципиальное и вполне демонстративное бесстыдство, понимаемое как новое слово в социальной риторике. Но это не бесстыдство в прежнем понимании этого слова. Понятия стыда и бесстыдства были важными элементами вербальной цивилизации. Бесстыдство было всегда. И более или менее всегда торжествовало. Но оно с разной степенью успешности прикидывалось стыдом. Не зря же КПСС была по самоопределению умом, честью и - заметьте - совестью нашей эпохи. Нынешнее бесстыдство - это такой стыд. Конвенциональный. Корпоративный.

Эти, новые, как бы честнее. То есть не честнее, конечно, - слово "честность" применимо к ним со слишком серьезными оговорками, - а, скажем так, откровеннее. В этом невербальном простодушии их сила. Кто из советских начальников посмел бы где-нибудь кроме закрытой цековской спецбани ляпнуть что-нибудь про "чекистский крюк"? А эти могут. Вполне открыто и без всякой неловкости. Чего стесняться-то? Все свои. А кто не свои, те вообще чужие, с которыми, кстати, давно пора разобраться. И если бы не наша всем известная доброта, то уж и давно бы...

На дискуссионном поле они практически неуязвимы. Вот они придумали, допустим, способы интерпретации истории, представляя историю такой, какая им нужна в данный момент. Апелляция к мировому опыту? Не канает - у нас собственный путь. Подтасовка исторических фактов? Да, мы вольно трактуем историю. Но того хочет народ - он изнемог от обличений и не хочет ни в чем каяться. Кто такой Сталин? Сталин - это успешный бренд. А вы небось думали, что это такой был изверг? Ну был, и что с того. Зато успешный. Мы, кстати, тоже успешные.

Что за такая экзотическая риторика, являющая собой убойную смесь коммуно-имперской и православно-фашизоидной составляющих? А это такой тренд, скажут тебе, не путайте с брендом. А почему в вашей риторике, спросишь ты, все ключевые слова в лучшем случае не означают ничего, а в худшем - нечто противоположное их словарным значениям? Почему, например, у вас те, для кого человек важнее государства, называются фашистами, а те, кто органически не выносит никакого инакомыслия, - "истинными демократами"? А вот потому, убедительно ответят тебе, что это так и есть. А так есть потому, что у такой точки зрения высокий рейтинг.

И вообще, скажут тебе, не надо принимать все так близко к сердцу, мы все-таки живем в XXI веке и словам не придаем такого уж значения, как раньше. Так не только мы, возразишь ты, живем в XXI веке, но и другие тоже. А вот этого не надо, скажут тебе и нахмурятся. Кому не нравится, пусть к этим своим "другим" и отправляются - чемодан, как говорится, вокзал.

Не надо задавать им "вербальных" вопросов, если не хочешь, чтобы эти вопросы безвольно повисали в воздухе. Ответы надо, как всегда, искать самим.