Каждый из людей каждым своим вдохом сообщает миру некоторую частичку, некоторое сообщение. Каждым своим действием человек заявляет нечто вечности и бесконечности вселенной. И нужно обладать удивительным метафизическим безрассудством, чтобы заявлять нечто в духе песен Аркадия Укупника или группы "Ласковый бык". Нечто с рифмой "мальчишки – штанишки", а то и "мальчишки – мальчишки"; такое, разумеется, нашим миром не прощается. Впрочем, у славной плеяды таких авторов наконец появилось спасение. "История нового времени", новый проект лейбла "ШАУРМА рекордз", расставляет все по местам. Ранжирует безжалостно, точно и правдиво.

Вышедший с подзаголовком "Аппликация" сборник представляет собой непрерывный, почти 90-минутный звуковой коллаж на социальные темы. Если возможно было бы пролистать радиопрограммы не только по частоте, но и по времени, мы бы прослушали таким образом историю 1980-1999 годов. От московской Олимпиады до ухода на пенсию президента Ельцина – и мы бы услышали нечто в духе "Истории нового времени".

Бархатный брежневский тон и цепкие, краткие фразы Путина, звонкий голос Софии Ротару и набившие оскомину звезды современной поп-сцены, гипнотическая въедливость Гайдара и жадная торопливость речи Березовского. Мы встретили бы репортажи с мест важнейших событий тех лет – от разрушения Берлинской стены до расстрела больницы в Буденновске – и, для полноты картины, рекламные ролики и заставки телепередач, крики, выстрелы, пустые обещания. Что остается? Остается тяжелый осадок.

Неожиданный ракурс обнажает все то, что еще оставалось скрытого за дорогой и помпезной оболочкой. Приподнимает кепку и обнаруживает под ней бравурную пустоту щедринского Органчика, которая была бы смехотворной, если бы не была такой опасной. "Власть у пчел, - указывает голос Лужкова с пластинки. – устроена очень справедливо. Там есть матка. Есть пчелы, которые охраняют улей. Пчелы, которые убирают… И есть рабочие пчелы, которые запасают корм на длинную-длинную зиму". Никаким другим пчелам в мире столичного мэра места нет, каждый из нас убеждается в этом на собственной шкуре. И если поначалу кто-то приветствовал приход к власти этого "крепкого хозяйственника", теперь, ужаснувшись перспективой превращения Москвы в бесконечный торговый центр с подземным паркингом, жители города уже растеряли все свои иллюзии.

То же произошло и со всей страной. Обещанная свобода, понятая как вседозволенность, обернулась безнаказанностью. Благосостояние, понятое как стяжательство, обернулось тем, что все, не приносящее быстрого дохода, вытравлено из жизни, будто хлоркой. Признание ошибок стало бесконечной чередой самоуничижений. И за двадцать лет жизни страны один культ – неловкий, не всегда честный – лишь сменился другим, побойчее, но не честным никогда. По мере этих изменений менялось и отношение к тем, кто эти «ценности» олицетворял. Свобода по Горбачеву оказалась хаосом, и вчерашний любимчик стал объектом злых частушек. Качество жизни по Ельцину превратилось в качество жизни для ограниченного количества живущих, в катастрофическое расслоение общества – и престарелый "царь Борис" оставил пост раньше срока.

Но есть в этом и другое, совсем не политическое измерение. Гибель, как принято называть его сегодня, "Советского проекта", была неизбежной уже с шестидесятых, а в семидесятые стала очевидной. Империя ветшала, и массовое сознание ее жителей лишалось опоры. Бывшие герои более не вдохновляли, а бытовой уют и социальная стабильность рушились на глазах. Истончалась структура всего сказочного мира – от родного «дома», через доброжелательные социалистические "королевства" к полному опасностей Кощееву царству, железному замку капиталистического дракона. И выход оставался только один – чудо. Из заточения должен вырваться тот самый принц, которому лишь коварство лживых правителей не давало заботиться о судьбах любимого народа. Он должен постановить смерть империи и хотя б этим заклинанием обновить ее гниющее тело. И такой принц явился, неловкий, мнущийся, с трогательным родимым пятном поперек нежной лысины. Герой сделал то, что должен был сделать.

В запале ли, по обстоятельствам или недоразумению, он пошел дальше. Дракон, - с ужасом узнали обитатели одряхлевшей империи. – Вовсе не за стенами. Дракон – это мы сами. Весь наш мир перевернулся с ног на голову и протянулся наоборот, от нашего Кощеева дворца к странам дальним и бесконечно добрым. Дракон убит, потому что дракона не было. И поплатиться за это должен сам принц. Таков закон: убийца дракона сам становится драконом. Народная ненависть сосредоточилась на нем, любовь же передана новому герою, в нужный момент вскочившему на броневик. Любовь – вместе с державой подсознательных страхов и со скипетром горького поражения…

Но раз мы проиграли, нам приходится примкнуть к победителям, идентифицировать себя с ним: раз не можем его победить, надо научиться с ним жить, а лучше – стать им. Мы тоже за вас! Мы тоже такие! И вот новый герой слезает с броневика и садится в кресло президента. Вот появляются сенаторы, мэры, омбудсмены и спикеры, вслед за ними маршируют топ-менеджеры и аккаунт-директоры. Для сознания это – новый отказ от идеалов детского мира, для подсознания – очередное "отцеубийство".

В демократическом обществе фрустрация накапливается постоянно, и сублимируется она в фигурах национальных лидеров. И если мы снова сделали что-то не то, то снова всю обиду перенесем на суррогат Отца, на Отца поддельного, на пьяного нашего президента. И уж тогда мы его ох как не полюбим, а затем и удалим, лишив своей любви и всех должностей. А преданны станем новому, молодому и энергичному. С единственной при этом целью: в садомазохистском упоении покаяться перед истинным Отцом, которого оставили уже много лет назад.