Поэт Бахыт Кенжеев, лауреат премии "Антибукер" за книгу стихов "Снящаяся под утро" (М.: Клуб "Проект О.Г.И.", 2000.) и член жюри премии "Дебют", дал эксклюзивное интервью Граням.Ру.

С.Л.: Во-первых, "Грани" поздравляют вас с получением Антибукеровской премии. Событие это ожидаемое, но нам, вашим читателям, не менее от того приятно. Не могли бы вы как-то выразить свое отношение к институции премий вообще? Вы, вероятно, знакомы с тем, как это происходит на Западе. Было бы интересно, если бы вы сравнили...

Б.К.: Премия - вещь хорошая. Не секрет, что зарабатывать литературой - а особенно поэзией - почти никому не удается. Так что премии служат как бы стипендией, дают возможность хоть немножко позаниматься литературным трудом, а если уж ты богема - то просто пожить какое-то время по-человечески. Другой вопрос состоит в том, стоит ли смешивать стипендии и премии. Во многих странах имеется институт выдачи грантов профессиональным литераторам. Почета почти никакого - присылают чек, причем на весьма небольшую сумму, - ненамного больше пособия по безработице, умноженного на количество месяцев, которые ты собираешься посвятить литературному труду. Из четырех заявлений на такие гранты стипендию получает один автор - согласитесь, что это немало.

С.Л.: Про "Антибукер" я вас спрашивать не буду, но про "Дебют" - точно. Были ли у вас какие-то ожидания в этом отношении? Если да, то какие ожидания оправдались, а какие - нет? Было ли что-нибудь, что удивило вас? Или наоборот, вы примерно такую картину себе и представляли?

Б.К.: От присуждения "Дебюта" я получил истинное удовольствие. У всякого литератора есть соблазн замкнуться в себе, брюзгливо отрицая новые течения, новое слово в искусстве. Нередко в основе такой беды лежит невежество, вызванное, в свою очередь, инерцией жизни. Вот почему для меня самого общение с творческой молодежью было столь важным. Никаких особых открытий я не сделал - в том смысле, что общего с молодежью оказалось куда больше, чем различного. Да и что удивительного! Читаем же мы Одиссею, читаем Шекспира. То есть в основе, скажем, стихов, представленных на конкурс, лежат ровно те же чувства, которые испытывали в молодости и мы сами. (Новый компьютер изобрести, допустим, нелегко, зато новые чувства - вовсе невозможно). Конечно, было и что-то неожиданное. Молодежь оказалась раскованнее, чем были мы тридцать лет назад. О сексе, например, пишут совершенно свободно - мы стеснялись. Ну и, разумеется, у многих есть прививка рок-поэзии. Эдакое залихватское отношение к жизни. Опять же, форма для меня новая, содержание - вряд ли. В конце концов, юный Маяковский - это тоже рок-поэзия.

Что до конкретных текстов, то я от души порадовался за Кирилла Решетникова - лауреата премии, и от души огорчился за Лену Костылеву, которая заслужила ее ненамного меньше. Понравились мне и стихи Ирины Шестаковской. Что до прозы, то два других лауреата - "подонки", написавшие римейк "Заводного апельсина", - обещают много - если не разменяют своего дара на треп в стиле "хеви-метал".

С.Л.: Когда вы читаете то, что пишут, условно говоря, 20-30-летние, возникает ли у вас некое общее ощущение того, что происходит с русской поэзией? Есть ли какие-то общие тенденции? Если да, то как они соотносятся с тем, что происходит в этом смысле на Западе?

Б.К.: Восток - дело тонкое. Мы понимаем разницу между Ливаном и Таиландом. Почему же мы так часто говорим о "Западе" - который в России почему-то равно включает Исландию и Грецию? Я немного знаком с современной американской поэзией, немного с канадской. Российская - как мне кажется - чуть более глубока, чуть более существенна, чуть менее гражданственна, и находится в стороне от политкорректности. Впрочем, обществу не слишком нужна ни та, ни другая...

С.Л.: Расскажите, пожалуйста, поподробнее про "Московское время", как это все начиналось и было. Кроме того, было бы очень интересно услышать от вас о Сопровском - что он значил для вас, для Гандлевского, для Цветкова, для остальных?

Б.К.: Мемуарист я прескверный, а общих мест повторять не хочу. Скажу только о Сопровском, десятилетие смерти которого мы отмечали в конце декабря прошлого года. Это едва ли не самый недооценный поэт нашего поколения. Рыцарь без страха и упрека - как Ходасевич. А что он значил для меня и Гандлевского (Цветков к тому времени был уже сформировавшийся поэт) - сделал из московских мальчиков, смею надеяться, неплохих поэтов.

С.Л.: Что значит для вас как для поэта опыт эмиграции, этакого существования и в России и в Канаде, в зазоре - путешествия, джет-лаги, какая-то метафизика перемещений...

Б.К.: Ерунда это все. Помните, у Булгакова, про бал у Сатаны: никакой в нем прелести нет, и размаха также... Вот и про "эмиграцию" - которой тоже нет больше - можно сказать то же самое. Ну, живу примерно как нефтяник, работающий по вахтовому методу, - месяц на платформе, две недели дома (не настаиваю, что под платформой имею в виду Москву, а под "домом" - заграницу; может быть, и наоборот). А что было 20 лет назад - так уже быльем поросло, или, выражаясь по-газетному, утратило актуальность.

С.Л.: В России формируется некий западный стиль существования пишущих людей - они работают кем-то, иногда зарабатывают вполне достаточные деньги, но при этом все-таки не являются ни журналистами, ни маркетологами, ни менеджерами, а самоидентифицируются в качестве литераторов. Было бы интересно, если бы вы как человек, имеющий подобный опыт (я имею в виду вашу работу - в МВФ, кажется, да?), как-то это прокомментировали. Что при этом дается, а что отнимается?

Б.К.: Дается - структурированная жизнь и достаточно денег на пельмени и водку. Отнимается - в сущности, ничего. Если б представить себе мир, в котором, как у Саши Черного, люди "из дола" приносили бы поэту на Олимп "хлеб, вино и котлеты", то было бы о чем говорить. Но такого мира нет и не будет. Так что ты либо где-то зарабатываешь, либо (что бывает) живешь за счет прекрасных дам или вообще Бог знает кого, словом, ведешь "богемный" образ жизни. Ничего зазорного, однако слишком велик соблазн спиться. И почему "западный" стиль? Советские писатели жили своими литературными упражнениями, а больше, кажется, никто. Тютчев был чиновник, Фет помещик, как, впрочем, и Пушкин с Баратынским. Nothing is new. Ну, любит человек строить модели парусников в бутылке - хорошо, отлично даже, но стоит ли из-за этого стулья ломать, заявлять, что общество должно его за это кормить? Поэт, в конце концов, не должен слишком отличаться от своих читателей, не должен быть слишком небожителем...

С.Л.: А что вообще происходит с социальной ролью поэта? Придет ли когда-нибудь Россия к состоянию, когда поэзия обитает в академических в основном пространствах? Или есть препятствия, которые этому помешают?

Б.К.: Уже пришла. Не надо строить иллюзий. Поэтические тиражи на душу населения нашей очаровательной и высокодуховной страны уже сейчас много меньше, чем в иных европейских странах. В Квебеке стандартный тираж поэтического сборника - 500 экземпляров. Это при населении в 7 миллионов человек. В России - 1000. Дальше считайте сами. Почему, зачем - не знаю! Мое дело - писать, и не задумываться о том, что самый популярный поэт России - это, должно быть, Андрюша Макаревич (которого нежно люблю, понимая, однако, что задачи у нас разные...).

С.Л.: Вот вы поили молодых литераторов, попавших в шорт-лист "Дебюта", граппой. Это любимый напиток? Есть ли у вас личный миф, с напитками связанный, - Померанцев даже целую книгу про вино написал, он там объясняет, что водка в России - это государственное, а вино - диссидентское, европеизм. Вы что-то по этому поводу можете рассказать? Про граппу, например?

Б.К.: Граппа, граппа... Чача, иными словами. Средиземноморье, античность, крестьянин, который, изготовив вина на продажу, вдруг увидал, что шкурка и жмых - остались. Можно свиньям скормить, а можно сбродить, перегнать, и полученным самогончиком скрашивать вечера после трудового дня... Мистика Италии, мистика библейского винограда... Впрочем, просвещенная Россия в ходе неуклонной своей американизации, кажется, теперь всем напиткам предпочитает пиво. Напиток основательный, обещающий некоторое повышение настроения - и никакого буйства. Наверное, это хорошо. А что вина не пьют - плохо. Уж в чем-чем, а в пиве мистики, пожалуй, маловато... Как у Тацита: "из проросшего ячменя и хмеля германцы изготовляют некоторое омерзительное подобие вина..." Шучу, шучу. У Саши Левина есть чудная песня про пиво - за ним тоже можно вести основательный дружеский разговор... При наличии прокладки, разумеется - не той, что рекламируют по телевизору, а небольшой рюмочки водки, которую следует употреблять между двумя бокалами пивка.

С.Л.: Что для вас Сеть - просто удобное средство коммуникации? Не могли бы вы именно в отношении Сети, где скорость потоков и прозрачность особенно высоки, оценить сюжет, который вы обсуждали с Александром Левиным - о языковом давлении, о проникновении новой лексики.

Б.К.: Сеть - великая вещь. Не менее великая, чем телефон, самолет, компьютер, пишущая машинка... А умирать все равно придется, вот в чем беда. Да и у Достоевского как-то не было ни телефона, ни - см. выше. Как говорят по-английски - makes one think. То бишь заставляет задуматься... Разговор наш с Левиным, по-моему, сам по себе являет ответ на ваш вопрос. Язык портится, в него активно проникают "солюшены" и "фаст-фуды", но вряд ли можно этому противостоять... Хотя - напомню! - у французов, например, почти все компьютерные термины - "родные", а не заимствованные из всемогущего американского.

С.Л.: Расскажите, пожалуйста, если можно, про историю с Ремонтом Приборовым. Удовлетворяет ли вас степень известности персонажа, и что послужило поводом к его появлению на свет?

Б.К.: Приборов, старый мой товарищ! Увы, известен он меньше, чем я - издатели что-то тянут с его появлением в свет. Дружны мы уже лет 25, я за его творчеством слежу, кое-что проталкиваю в печать (он парень скромный). С удовольствием помогаю ему писать. В последнее время, правда, он что-то подустал. Пьет много, пишет мало. Но чего хотеть от сантехника? Молодой задор миновал, жизнь напрягает... И все же я ему благодарен за уже написанное - читайте сами, может, и вам понравится...

С.Л.: Я перечитывал ваши стихи, когда готовился к интервью, и вот что мне показалось: в двух последних сборниках есть какой-то прорыв к более свободному, что ли, дыханию. Потом я поговорил с несколькими людьми, которые тоже ваши стихи очень любят, и они, как оказалось, чувствуют примерно то же самое. Если вы когда-либо думали об этом, не могли бы вы это как-то прокомментировать?

Б.К.: Если это есть, мне радостно. Я ведь не могу приказать себе: "Валяй, Бахыт, добавь дыхания!" Что занятно - что в личной жизни у меня в это время была масса утомительного. А стишки, кажется, и впрямь стали светлее. Сам удивляюсь.

На фото с сайта Вавилон.Ру: Бахыт Кенжеев выступает в клубе "Проект О.Г.И." 21.02.1999