Улица Коккинаки в Москве когда-то именовалась "Толстовской". В начале века тут была сугубая окраина города. Одни говорят, что улица носила имя бывшего домовладельца, другие - что городская Дума, дабы досадить питерским федералам, назвала улицу в честь покойного писателя, не совсем любимого как Сенатом, так и Синодом.

Потом случилась революция. Большевики извели толстовцев, а заодно срубили деревья, украшавшие улицу. Летели по улице Толстовской щепки. Образовалось много пней. В ознаменование этого события власти в 1922 году переименовали улицу: она стала называться "Пневой".

Шли годы. Район застраивался, тянулся к железной дороге, к парку, где когда-то убили непутевые московские дураки студента Иванова. Не утруждая себя изобретениями замысловатых имен, власти поименовали все близлежащие улицы в честь международного праздника женщин. Это было необременительно для горсовета, но тяжело для жителей. Дело в том, что почтальоны все время путали номера улиц, так что, наконец в 1985 году жители 4-й улицы Восьмого Марта не выдержали и написали начальству письмо.

"Дорогое начальство, - возможно, писали они, - пожалуйста, переименуйте нашу улицу, подобрав для нее имя какого-нибудь хорошего героя. А то уже невозможно терпеть самоуправство почтальонов, доставляющих нашу почтовую корреспонденцию жильцам соответствующих квартир и домов по другим улицам Восьмого Марта, как в кинофильме про Женю Лукашина и Надю".

Начальство было не зверь, оно вошло в положение трудящихся. Заглянуло в справочники и нашло там прекрасное имя, имя летчика-испытателя Владимира Коккинаки (1904-1985), дважды Героя Советского Союза. Думаю, отчасти начальством руководил и мстительный импульс: не хотели быть четвертыми, так носите же исключительную греческую фамилию с дважды сомнительными ассоциациями. Пошутив об этом между собой, начальство подписало бумаги, расселось по персональным машинам и уехало по персональным дачам, погрузив в багажники свои заказы из спецраспределителя.

Правда, впоследствии выяснилось, что по ошибке начальство пометило для переименования не Четвертую улицу Восьмого Марта, а параллельную ей Пневую.

Так бывшая Толстовская стала улицей Коккинаки. А жители Четвертой улицы Восьмого Марта, наверное, отчасти эмигрировали на другие улицы, отчасти смирились со своей судьбой.

(Кстати, эта история замечательно рифмуется с сюжетом одного из поздних шедевров Толстого - "Отца Сергия". Там героя тоже все переименовывают, вплоть до полной безымянности. Дополнительную пикантность этой цепочке придают, на мой взгляд, подспудно возникающие аллюзии на рассказ "Три смерти", трактующий тему рубки леса; позднее брюзжание Толстого по поводу успехов авиации, не способствующих, по мнению графа, нравственному развитию человечества; а также то, что женское начало, с которым Лев Николаевич вел страстную и безуспешную борьбу последние тридцать лет своей жизни, одержало-таки и тут историческую победу как над литераторами, так и над авиаторами.) Имена улиц в Москве являют собой такой же винегрет разновременных пластов, как уличные вывески. Былинные чудища вроде Арбата или Ордынки соседствуют тут с рептилиями сталинских времен типа шоссе Энтузиастов или Ленинским проспектом. Есть проспект Сахарова, а есть проспект Андропова.

Старинная система наименований носила либо традиционный (не подлежащий объяснению), либо метонимический характер (когда улицы и переулки назывались по ремесленникам, в них селившимся, или просто по приходской церкви, а большие улицы - по приметам, как Садовая, или направлениям, как Тверская).

Советская система имен улиц, созданная в эпоху, когда Москва превращалась в мегаполис, была системой символико-идеологической. По карте столицы расставлялись, как вешки, гнездами имена академиков, летчиков, знатных коммунистов, партизан, героев войны, членов семейства Ульяновых, столиц союзных республик, руководителей коммунистических и рабочих партий, городов, названия праздников, профессий, природных объектов...

Литератороцентризм сказывался и тут. Главная улица называлась именем Горького. На улице Горького стоял памятник Пушкину. (Профили этих литераторов украшали шапку "Литературной газеты".) Чтобы удобнее из Кремля было смотреть, Пушкина развернули к нему традиционным левым боком. Пушкин стоял на улице Горького, за ним, как бы в насмешку повернутый правым профилем, располагался автор "Левого марша". Поэзия стояла на улице прозы.

Позже настал полнейший постмодернизм. Какие-то старые имена вернули, какие-то новые - оставили. Что-то назвали заново, уже безо всякой системности. Сталинская система была подточена, но не разрушена, старина подретуширована, но не восстановлена, новой упорядоченности не возникло.

Нынешняя семиотическая карта столицы похожа на странный медицинский атлас, в котором какие-то части тела называются по латыни, какие-то на народный лад, какие-то - экзотическими именами. Селезенка здесь находится между пенисом, потрохами и третьей чакрой.

Я иногда думаю - а как живется нью-йоркцам с их нумерованными улицами и авеню? А потом думаю: а как, с точки зрения нью-йоркцев, живется москвичам? И не знаю даже, который из вопросов интереснее.

...Я сворачиваю с улицы Коккинаки и иду по Планетной. Вскоре из заоблачных сфер я переношусь в земной мир, от пространства перехожу ко времени. Это происходит совсем незаметно: та же улица в какой-то момент перестает быть Планетной и становится Часовой (говорят, когда-то тут располагался НИИ часовой промышленности). О бренности напоминает указатель на расположенный неподалеку Амбулаторный переулок. Дальше включается новый сюжет - за Ленинградским рынком нас ждет улица Самеда Вургуна, напоминающая о кинотеатре "Баку" и так и не воздвигнутом в скверике памятнике Гейдару Алиеву.

Кстати, об этом переходе у Ленинградского рынка я знаю одну историю, но расскажу ее позже, а теперь я уже приблизился к месту своего назначения и прощаюсь с благосклонным читателем, потратившим время на чтение текста, дописанного в доме, расположенном между улицами Усиевича, Лизы Чайкиной и авиаконструктора Яковлева.