Об этом уголке Петербурга известно, кажется, все, или почти все. И о том, почему улица называется Большой Морской и куда подевалась Малая; и о соседях набоковского особняка ("дом Огинского (# 45)... итальянское посольство (# 43), немецкое посольство (# 41) и обширная Мариинская площадь, после которой номера домов продолжали понижаться по направлению к Дворцовой площади").

Образ этого дома – один из самых ярких не только у раннего, но и у более зрелого Набокова. "Меня занимал в детстве вопрос: куда денутся мои игрушки, когда я подрасту? Я воображал огромный музей, куда собираются постепенно игрушки подрастающих детей. И часто теперь, заходя в какой-нибудь музей древностей, мне кажется, что я попал как раз в тот музей моей мечты".

Попытка создать музей мечты началась ровно 11 лет назад. Он разместился на первом этаже, в одном из бывших подсобных помещений. Все остальные комнаты двухэтажного особняка были к тому времени заняты всевозможными муниципальными конторами и редакцией "Невского времени"; заняты они и сейчас, а негосударственный и, как выясняется, не нужный никому Набоковский музей, аренду платить не может.

На голом энтузиазме он и начинался. Старожилы вспоминают, как в канун открытия их посетила директор Музея истории Петербурга, будущий министр культуры России Наталья Дементьева - чтобы посмотреть, как пристроена пожертвованная музеем музею мебель. Внимание набоковскому дому уделяла и нынешняя правая рука Валентины Матвиенко по питерской печати и культуре, а в тот момент – главный редактор "Невского времени" (и, соответственно, "сосед") Алла Манилова. К слову: при ней кое-кого из посетителей музея приглашали и на второй этаж, в те немногочисленные кабинеты, что сохранили сходство с залами дома Набоковых.

Теперь музей потеснили еще больше, отгородив часть музейных помещений под гардероб. Но скоро заберут, видимо, и оставшееся: денег у музейщиков нет и не предвидится. С финансированием происходит странная история: к столетию писателя, широко отмечавшемуся в 1999-м, вышло многотомное "Собрание сочинений американского периода"; в том же издательстве "Симпозиум" совместно с The Estate of Vladimir Nabokov был подготовлен 5-томник "Владимир Набоков-Сирин: русский период" (говорят, что наследников писателя в первую очередь интересуют как раз переиздания его произведений); взялись было за восстановление Рождественского имения (как рассказывают оберегающие законсервированную стройку местные жители, деньгами помогал сын Дмитрий Владимирович).

Но за пять прошедших после юбилея лет не сделано, кажется, ничего. Да и то немногое, что сохранилось, теперь может быть утрачено.

Кое-кто полагает, что память о писателе – это его книги и больше ничего. Но сам Владимир Владимирович был привязан к Большой Морской. Об этом свидетельствуют и ставший хрестоматийным ответ Набокова на вопрос, почему он не покупает жилья, а живет в съемных квартирах ("У меня уже есть дом, в Петербурге"), и фото родного дома, сделанное и подаренное сестрой Еленой Набоковой-Сикорской, побывавшей после войны на родине.

Ненавистник Фрейда и неисправимый фаталист одновременно, Владимир Набоков, кажется, не верил в сохранение всего этого уютного мира, "где у нас был на Морской (# 47) трехэтажный, розового гранита, особняк с цветистой полоской мозаики над верхними окнами. После революции в него вселилось какое-то датское агентство, а существует ли он теперь - не знаю. Я там родился - в последней (если считать по направлению к площади, против нумерного течения) комнате, на втором этаже - там, где был тайничок с материнскими драгоценностями: швейцар Устин лично повел к нему восставший народ через все комнаты в ноябре 1917 года".

Кажется, что Устин возвращается в дом на Большой Морской. А Набоков уходит, причем навсегда.