Любят пользователи Интернета давать советы. Что ж, дело святое – заявить о собственной правоте, уме и богатом опыте на весь мир, читающий на твоем языке. Тут мало кто устоит. Вот, скажем, Виктору Пелевину, который взял за правило общаться с (по)читателями преимущественно в Сети - то ли чтобы поменьше сталкиваться с советами и их носителями в офлайне, то ли ради поддержания собственного брэнда, – советы дают все кому не лень. Один из советов касался его таинственности: мол, раз уж писатель любит прятать себя, так что ж он пишет все под одной фамилией и при этом еще экспериментирует? Самый растаинственный эксперимент, по мнению советчика, был бы, если б каждая книга выходила под новой фамилией. Тогда б читатели могли оценить новое творение совершенно объективно, не делая скидку на то, что под брэндом "Пелевин" продается товар по качеству не ниже определенной планки.

Можно попробовать поиграть в эту игру – и хотя бы отчасти рассмотреть "DПП (NN)" как первое произведение Пелевина, которое читаем.

Начнем с заголовка и обложки. Сразу же складывается впечатление, что автор любит подсказывать. То ли в детстве был отличником, то ли в зрелости устал от недогадливости читателя. Диалектика переходного периода из Ниоткуда в Никуда. Как писали Стругацкие, "мы-то знаем твердо: нет ничего до и нет ничего после... Между двумя "ничто" проскакивает слабенькая искра, вот и все наше существование. И нет ни наград нам, ни возмездий в предстоящем "ничто", и нет никакой надежды, что искорка эта когда-то и где-то проскочит снова. И в отчаянии мы придумываем искорке смысл, мы втолковываем друг другу, что искорка искорке рознь, что одни действительно угасают бесследно, а другие зажигают гигантские пожары идей и деяний, и первые, следовательно, заслуживают только презрительной жалости, а другие есть пример для всяческого подражания, если хочешь ты, чтобы жизнь твоя имела смысл."

Диалектика – это наука о наиболее общих законах развития, сам процесс развития чего-либо или, изначальное значение – искусство вести спор. В общем, скромность замысла, который виден из названия, впечатляет – попытка описать жизнь или поспорить о ней. Интересно? Еще бы. Об этом не только философы задумываются как-никак. Есть надежда понять из книги, которую откроем и прочитаем, как жизнь устроена? Не особенно. Тем более интригует.

Хотя лучше бы он не подсказывал, а дал подробные комментарии для малоэрудированных читателей.

Книга состоит из отдельных произведений о жизни и ее смысле. В каждом из них Пелевин подходит к аморфной массе жизни с определенной стороны, пытается просеять массу сквозь определенное сито идей и приемов. Идеи, как правило, говорят нам, что можно сделать с этой жизнью. Приемы – это способ на нее посмотреть. Естественно, из-за заведомой необъятности предмета приходится брать его частями.

Начинается книга со стихотворения "Элегия". Затем идет роман "Числа", объединенный с зарисовкой "Один вог", повестью "Македонская критика французской мысли", рассказами "Акико" и "Фокус-группа". В конце следуют как бы примеры – как и полагается в качественном научном исследовании. Это два рассказа с подзаголовком "Жизнь замечательных людей" – "Гость на празднике Бон" и "Запись о поиске ветра".

Элегия – это мозаика жизни, налепленная на железный каркас строф.

...Милиционер, миллионер,
За торой бор,
За хором хер.
Премного разных трав и вер.
Бутылка например.

Ритм напоминает стук колес. В однообразии строф и разнообразии наполняющих их слов можно сколько угодно искать аллюзий и цитат, ругая качество виршей. И вдруг неожиданно прорезается

Катюшин муж объелся груш.
За горем Гор,
За Бушем Буш.
Гомер, твой список мертвых душ
На середине уж.

"DПП (NN)/Мощь великого" – это своего рода гипертекст. В "Числах" показан отрывок жизненного пути главного героя, пересекающегося с путями других героев на плоскости общества. В рассказиках гиперлинком аукается кто-то или что-то из "Чисел". Только фокус камеры Пелевина переносится на других, второстепенных для "Чисел" персонажей, герои "Чисел" и отношения рассматриваются с другой стороны, другими глазами.

Роман "Числа" посвящен Зигмунду Фрейду и Феликсу Дзержинскому. Зигмунду посвящено явно то, что творится в голове главного героя – Степы Михайлова. Феликсу Дзержинскому – то, что творится вокруг него. Вот уже два плана – жизнь отдельного человека и жизнь общества. Герой пытается установить для себя какие-то правила, чтобы защитить себя в обществе.

Сначала враги – это буйные соседи по палате, которые старше и сильнее. Затем – после перестроечной перетряски советской парадигмы общества и жизненного пути – врагами стали конкуренты, партнеры, крыша, наконец. Степа придумал простое правило, которым руководствовался в жизни. Счастливое число – 34. Несчастливое – 43. И пользовался ими, как дорожными знаками. Сначала чисто по-детски, как и многие из нас (если кто помнит, то вряд ли признается). Кто-то старался вставать с правой ноги и мучительно вспоминал, получив двойку, какую ногу утром первую засунул в тапок. Кто-то загадывал, что если он увидит нечто (соседку по этажу, просто блондинку, а не брюнетку, собаку, а не кошку, то ему повезет. Кто-то кидал монетку. Кто-то кидал три монетки и чертил гексаграммы. Однако затем, когда наступает пресловутая взрослая жизнь, считается, что принимать решения следует на основании своего знания, логики и расчета. Некоторые, особенно везучие, интуичат. Хотя, объясняют психологи, на самом деле они просто умеют использовать такие знания, которые не бросаются в глаза остальным. Некоторые даже ходят на курсы, где учатся принимать решения.

Степа Михайлов поступил просто. Он выстроил свою систему дорожных знаков и примерял на них все ситуации и собственные шаги. Ближе к 34 - делаем "да". Ближе к 43 - делаем "нет". Когда мы с развалом СССР мучительно выбирали, куда поступать и поступать ли вообще или идти скорее торговать, Степа выбрал себе вуз, который был на 34-й странице справочника. И так и пошел по жизни, лишний раз не раздумывая. Как писал в интервью сам Пелевин, он хотел показать, что бывает, когда человек "из ничего строит себе тюрьму и попадает туда на пожизненный срок". Только вот на деле получилось немного сложнее. Пока речь идет о взаимоотношениях человека с обществом и государством вообще, степина система прекрасно работала. Он выбился в небольшие, но вполне преуспевающие банкиры. Коллеги считали его умным дельцом с парадоксальной интуицией. Вот вам и еще один вывод: "в наше трудное время", получается, для того чтобы выплыть, необязательно мыслить, учиться, знать. Достаточно четко знать, каков будет твой следующий шаг, и кривая вывезет. Реальность Степы чушь? А кто вам сказал, что это не единственная правда?

Одержимость тридцатьчетверками передается читателю. Когда вдруг обращаешь внимание на главу и оказывается, что ее номер 34 или 43 – невольно дергаешься. Ну вот, думаешь, началось, и на меня магия подействовала. Потом, правда, оказывается, что это автор играется – и смеху ради пронумеровал главы не по порядку, а по смыслу. Хорошо герою – номер 34. Плохо – номер 43. Это примерно как роза и крест, Р и К в "Маятнике Фуко". Вплоть до того, что один человек, прочитавший книгу за недели до рождения у него ребенка, вдруг затем осознал, что инициалы новорожденного получились К.Р. Возвращаясь к магии чисел, можно автору посоветовать аналогично пронумеровать и страницы романа.

Болгарская прорицательница Бинга (такое вот говорящее имя; впрочем, то ли еще будет) своим предсказанием задает сюжет, которому автор верно следует: в 43 года Степа попадает в передрягу, и не совсем понятно, выплывет ли.

На цифровой сюжет поступков Степы наслаиваются его отношения с другими людьми.

Если же говорить об остальных героях романа, то мы видим их глазами Степы. Он примеряет на них свою численную зацикленность. Они же имеют чуть более сложные системы тараканов в голове. Мюс, скажем, "девушка с глазами большими, как у страха", ради полноты потребления своего культурного образа считает себя покемоном и пропускает к себе поближе людей лишь через сетку с покемонами. Правда, когда она предает Степу, то выяснится, что это не только потому, что он оказался другим покемоном. Еще она копила в себе месть за все его оскорбительные замечания по адресу британской культуры. Антагонист Степы оказался не просто числовым антиподом, который в остальном такой же. Он еще и отмывает деньги через офшоры, гомосексуалист и ослик. В человеческих отношениях идея Пелевина о добровольной тюрьме работает вовсю. Как только рядом появляется другой человек, герой, действующий по собственной схеме, доходя чуть ли не до солипсизма, пытается совместить ее со схемой другого. Он ошибается, теряется, предает.

И тут же для контраста персонаж, который не ошибается, не предает и живет без проблем. Это джедай Лебедкин, последняя крыша Степиного бизнеса. У него нет внутренней системы, которая руководит его поступками. У него есть внешняя система – ФСБ. Он человек системы, и оказывается, что жизнь его гораздо стабильнее, чем у людей, которые сами по себе.

От внутреннего мира Лебедкина можно перейти к его системе и обществу, в котором эта система существует. То есть к дзержинскому пласту романа. Как в любом порядочном романе, в "Числах" есть зарисовка эпохи и общества. Пелевин без обиняков показывает, что бизнес в стране увели из-под крыши криминальных группировок под крышу вышеупомянутой Службы. Платить – столько же. Контроль жестче. Плюс дополнительные требования – рекламу поменять, проект оформить так-то и так-то. Эту ситуацию иносказательно описывают виртуальные телегерои, придуманные Степой – Зюзя и Чубайка. Человека сначала поманили в шикарно обставленный дом, затем объявили, что его туда возьмут лишь в качестве табуретки, а потом табуретку оставляют в старой халупе на том основании, что в шикарном доме пока для него нет места. Кто-нибудь еще хочет дружить с властями на тех же условиях? Никто? А разве мы не сказали, что других возможностей нет? А, ну извиняйте. Вот вам и переход из Ниоткуда в Никуда.

Еще раз на то, что мы живем в переходный период показывает одна из самых эмоциональных сцен романа – расстрел чеченской крыши Степы в ресторане "Якитория", когда разбивается аквариум с банально символической золотой рыбкой. Рыбка попадает на колени к Степе, он опускает руку, чтобы ее взять. Движение привлекает внимание "новой крыши". Крыша выпускает оружие, одной рукой запускает рыбку в новый сосуд, другой берет под крыло Степу.

"Македонская критика французской мысли" проясняет, кому принадлежали банки Степы Михайлова и его числового антипода. У владельца было больше не только денег, но и тараканов в голове. Пытаясь постичь, что делается с человеком после смерти, он предположил, что после смерти людей их жизненная сила переходит в деньги. Следовательно, мировая финансовая клика контролирует души мертвых. С другой стороны, души мертвых отбрасывают свою тень на общество, которое ими пользуется, влияя на его жизнь. В общем, читать рассказ хочется так же, как и цитируемых философов.

"Один вог" – зарисовка из одной фразы,растянутой на полторы страницы. Снова дань технике. Здесь в фокусе оказалась Мюс. Причем теперь мы ее видим не глазами Степы, а глазами мануал-рилифера и орал-массажистки. Оказывается, это не просто англичанка-интеллектуалка, изучающая русский городской фольклор. Оказывается, она своя для мануал-рилифера и орал-массажистки. Только птица немного другого полета.

"Акико" – нельзя удержаться и не сказать, до чего же похоже на опусы Линор Горалик. Приятно. Ритмично. Только вот размах идеи не тот. Из пользователя тянут реальные деньги, предлагают взамен виртуальные удовольствия (вроде невидимого коктейля из "Чисел" и сада камней без камней). Когда же пользователь высказывает недовольство, виртуальная девушка показывает дзержинский оскал, кусая его за слабые места, в том числе пеняя ему за посещения сайта Кавказ.org. Правильно, нечего табуретке голову поднимать. Скажи спасибо, что не на улице поставили.

Наконец, шедевр книги – "Фокус-группа". Это готовый сценарий для фильма или даже для мультика, с прекрасно прорисованными образами. Непостижимое Светящееся существо, которое ко всем повернуто спиной. Жуткая картина поглощения искорок непонятными тварями. Почему бы миру не быть таким? Почему мы уверены, что за порогом смерти наконец-то узнаем всю правду о том, кто мы и где мы? Кому, наконец, лучше – тем, кого проглотили твари, или тем, кто вырвался в небо. Ведь представить себя заячьей лапкой в космосе – это мороз по коже. Это как под наркозом представить, что распадаешься на атомы, и при этом не остается слов, образов, ощущений.

"Гость на празднике Бон" – довольно удачное подражание японским рассказам. Главные герой рассуждает о поиске красоты в смерти, а потом оказывается, что весь рассказ – последняя мысль отлетающей от тела головы Юкио Мисимы. Если учесть, что погиб этот писатель отнюдь не в поиске красоты, а при попытке поднять вооруженный мятеж, то головокружение набирает обороты.

Стоит отметить, что все герои – и Мисима, и участники фокус-группы, и персонажи "Чисел" - удивительно бесчувственны. То ли писатель не пускает нас в их сердце. То ли сам не влезает и не собирался. Они мыслят, делают выводы, принимают решения, рассуждают о своих желаниях и поисках, ищут. Иногда боятся или ненавидят. Но более никаких чувств в романе нет. Мюс предает Степу? Только как начальника. Он о ней хоть раз вспомнил в своем полете сквозь числа? Разве что случайно. О каком предательстве может быть речь? Мисима перед смертью думает о своем поиске, но не о близких. Члены фокус-группы тоже довольно схематичны – они рассуждают, умничают, а в грудной клетке – вакуум. Отдельным марш-броском в душу можно считать описание трансформаций их "тел", которые отражают мимолетные движения ума. По крайней мере, интересно догадываться, поскольку после этого кажется, что понимаешь героев чуть лучше. С другой стороны, остается впечатление, что эти моменты для автора второстепенны.

Пелевин также упоминал в интервью, что он чертит для своих персонажей схемы, а затем они уже сами решают, придерживаться ли этих правил игры. Мол, пушкинская Татьяна автора тоже удивляла. Только автор не учел, что создание живых образов, которые настолько живые, что выдираются из заранее заданных рамок, это высший пилотаж. Его Степа, Мюс, Лебедкин, Иса и Муса - остаются чистыми схемами.

Наконец, последний рассказ выдержан уже в китайском стиле. Ученик рассказывает учителю о неудачной попытке описать Путь (хотите увидеть тут дзержинский оскал, тем более, что от Пелевина ждали осмысления новой ситуации в политике) – непостижимый, бесформенный, невыразимый. Как только начинают складываться слова, исчезает Путь. Получается, этот рассказ – ответ на запрос, сделанный в заголовке. DПП (NN) сформулировать, описать, смоделировать невозможно. Частично потому, что каждый по-своему преломляет мир. Частично потому, что никто не знает, каков мир на самом деле, а без этого невозможно понять, какую часть в мире занимает одна жизнь. И все-таки книга написана.