На чем остановился предыдущий фестиваль? Бесспорно, на Золотой Пальме - "Танцующей в темноте", фильме о том, как ужасающе прекрасное искусство может не соответствовать настоящей жизни - попросту ужасающей. То, что фон Триер соединил в одном фильме, картины нынешнего фестиваля по-братски разделили между собой. Разговор был начат Базом Лурманом, громогласно заявившим своим монмартрским техно-мюзиклом: искусство не должно, а возможно, и не может быть естественным, и в этом его сила. В стороне театральной, в бархате красного занавеса, в пурпуре и глубокой синеве одеяний актеров, в сияющем макияже актрис, в музыке и песне - кому какое дело до рояля в кустах!

На следующий день по-своему тот же тезис попытался представить публике некто Висит Сасанатьенг - молодой таиландский режиссер, представивший вне конкурса "Слезу черного тигра". Этот фильм стал удивительным опытом, для российского зрителя немедленно отсылающим к индийским мелодрамам, а по идее строящим попытку вестерна на таиландской почве. Посему актеры, до зубной боли напоминающие о мюзиклах былых времен со смуглолицыми красотками и красавцами, так насмешили всех тех, кто немного знаком с "оригиналом": ковбойские шляпы, любовь бедного паренька с дочкой губернатора, игра на губной гармонике и самый быстрый пистолет во всей округе на фоне декораций, напоминающих даже не о студенческом, а о школьном театре... поистине, как еще можно смотреть вестерны сегодня? Только играя в них, при том условии, что режиссер, актеры и зритель принимают одни правила игры.

К этой, чисто игровой стороне киноискусства отборочная комиссия фестиваля относится, мягко говоря, скептически. Этим можно объяснить и казус с "Необычной судьбой Амели Пулен" (в английском варианте попросту - "Амели с Монмартра") сорежиссера "Деликатесов" и постановщика "Чужого-4" Жан-Пьера Жене. Фильм не взяли ни в одну из каннских программ, и обиженные продюсеры продемонстрировали его в самый разгар фестивальных показов здесь же. Это новая игра, но уже не в приключенческий фильм или черную комедию, а в мелодраму, причем мелодраму по-французски. Разумеется, есть Париж и есть главная героиня, на которой держится все действие: официантка Амели, сыгранная молодой Одри Тоту. Ее мы уже видели в "Салоне красоты "Венера", о которой отчасти напоминает минивселенная "Амели" - между прочим, тоже монмартского фильма, а ведь именно атмосфера знаменитого холма четко отсылает даже непросвещенного зрителя к богемной, артистической, театральной стороне искусства. Другая явная параллель - каннский прошлогодний фильм "Еда и женщины на скорую руку": ведь Амели тоже официантка, которая предпочитает не полагаться на судьбу, а вершить ее своими руками, отдаваясь маленьким слабостям и странностям, знакомым многим: подбирать ли на улице плоские камни, чтобы после рикошетить по водам Сены, или проникать в чужие квартиры, писать письма от имени давно погибших людей, устраивать чье-то счастье, пока не довелось встретить свое собственное... Вкупе с лихим монтажом и чисто французским юмором рождается коктейль с невысоким градусом, однако пьянящий.

Забавно, кстати, что проигнорировав фильм Жене, каннские отборщики взяли в конкурс - впервые за полвека - мультик, полнометражный компьютерный анимационный фильм студии Спилберга "Шрек". История добродушного людоеда отвечает "диснеевским" стереотипам - есть герой-помощник, песни, любовь, озвучивающие главных персонажей знаменитости (от Кэмерон Диас до Эдди Мерфи), - если не считать одного "но: это тоже не сказка всерьез, но игра в сказку, в которой режиссеры добродушно смеются не только над "Пиноккио" или "Тремя поросятами", но и над "Крадущимся тигром, невидимым драконом". Над самым, можно сказать, святым.

К слову, о святом. Очередной фильм иранского мусульманского протестанта Мохсена Махмальбафа стал самым сильным аргументом обратной стороны - поборников реализма в любых его формах, кроме радикальных псевдодокументальных (и в самом деле, в конкурсе нет фильмов "Догмы", зато есть сразу несколько натуральных документальных работ, поставленных такими персонами, как Мартин Скорсезе или Аббас Киаростами). "Кандагар" Махмальбафа - жесткая и строгая история, базирующаяся на фактах, а также датах: к одной из них, последнему солнечному затмению ХХ века, и хочет приурочить свое самоубийство сестра главной героини, которая пытается найти и переубедить последнюю оставшуюся в живых родственницу. Для этого ей, привыкшей к цивилизации канадской журналистке, приходится совершать путешествие сквозь талибский Афганистан, встречая безногих и лекарей, мошенников и бандитов. И дело, разумеется, не в защите прав женщин, а в том, чтобы показать "всю правду", показать товар лицом тем, кто привык этой правды избегать и ходить в кино лишь для развлечения. И вот вам месть. Контраст - старейшее и самое сильное средство эстетического воздействия, и разноцветные паранджи закабаленных женщин на фоне серой и бесконечной пустыни в самом деле впечатляют.

Этого нельзя сказать о двух неудачных попытках рассказать о реальности смерти, о взаимоотношениях прошлого и будущего; вообще, с оценкой времени у современного кино дело обстоит плохо. Поэтому испанская картина Марка Рехи "По и его брат" о том, как мать и брат пытаются смириться с гибелью близкого человека, и японская "Дистанция" Хирокадзу Коре-Эда о том, как родственники членов тоталитарной секты год спустя после их смерти совершают обряд поминовения, были приняты публикой крайне холодно. С подобными вопросами у каждого зрителя свои отношения, и не угадавший режиссер заранее проиграл.

Впрочем, наиболее удачными и интересными стоит признать те фильмы, в которых и проводится грань между реальным и воображаемым, настоящим и вымышленным. Таких картин в Каннах было показано уже четыре. "Я возвращаюсь домой" Маноэля де Оливейры, 93-летнего классика португальского кино, представляет собой странный (хотя и не первый в истории кино) опыт воссоздания "реального времени" на экране - собственно, это и есть то единственное время, о котором вправе попытаться сказать за отведенные ему полтора-два часа кинорежиссер. Мишель Пикколи в фильме Оливейры - пожилой заслуженный актер (таков он и в жизни), который просто вынужден в определенный момент прервать съемки и заявить о своем возвращении домой; такое впечатление, что ни зрители, ни создатели фильма больше не в состоянии выносить дисбаланса между сценой и жизнью. В гораздо менее яркой "Репетиции" Катрин Корсини драма отношений двух героинь зиждется на том, что одна из них способна играть в театре, а другая нет: отсюда любовь, отсюда дружба, отсюда и насилие.

В резкой и жестокой "Пианистке" австриец Михаэль Ханеке продолжает свое бесстрастное исследование рода человеческого, ударяясь после социальных ("Видео Бенни", "Неизвестный код") и эстетических ("Забавные игры") изысканий в решение проблем пола. Здесь диссонанс между совершенной игрой преподавателя игры на фортепиано в консерватории, героини Изабель Юппер, и ее страстью к тайным садомазохистским играм, неумением полюбить, ранит зрителя и смущает, заставляя если и не выходить из зала, то закрывать лицо руками. От чего? Пожалуй, от стыда, поскольку все показанное Ханеке существует на самом деле.

Наконец, "Сказочник" автора прошлогоднего хита "Счастье" Тодда Солондза - апофеоз в развитии общей темы. Вслед за Тарантино Солондз размышляет вслух над тем, как и зачем один человек может рассказывать другому истории, что в этих историях правда, а что нет (две новеллы так и называются - Fiction и Non-Fiction). И парадоксальным образом правдивая история оказывается принятой вяло, без энтузиазма, с общем вердиктом "малоубедительно", тогда как документальный фильм, который с энтузиазмом снимает очередной урод из коллекции режиссера, оказывается чистым вымыслом.

Где правда, а где ложь, конечно же, никакие режиссеры и никакие фильмы не объяснят. Однако Каннский фестиваль этого года уже исполнил важную миссию - посеял в умах зрителей сомнение: так ли уж правильны их представления о реальности?