Линор Горалик, мой редактор по Граням.Ру, шептала мне в ухо:

- Ты же видишь? Они не люди, они совсем не люди.

Я пытался протестовать, взывая к политкорректности (Линор Горалик не любит политкорректности), шипел, что нехорошо говорить "они не люди", даже если у них такие тоненькие кривенькие ножки и узенькие широко распахнутые глазки. Что это мы еще через сто лет посмотрим, кто тут будут люди: такие как мы, с излишне выступающим носом, или вот те, что сейчас на экране и, между прочим, на соседних креслах. А вдруг они понимают по-русски? А вдруг они владеют каким-нибудь смертельным искусством ниндзя? Так, неровен час, свет зажжется, а мы с Линор Горалик останемся сидеть в креслах, мертвые и при том даже не слишком красивые - по причине дурного разреза глаз и излишне больших носов.

Соседи зашикали на меня (вероятно, я мешал им читать субтитры или они и в самом деле понимали по-японски), а Линор Горалик успела прошептать:

- Я имею в виду - они лучше, чем люди.

Тут я забуду про политкорректность и соглашусь: герои японского кино лучше, чем люди. Дело даже не в том, что персонажи подростковой фантастики "Шалопаи", на которой мы шушукались с Линор Горалик, демонстрируют какую-то совершенно мультяшную логику, а автор громоздит лишние сущности, словно вынимает их одну за другой из какого-то Lego-набора "Фантастический фильм: сделай сам" (тут тебе и злые инопланетяне, которые хотят засосать весь мировой океан, и маленький робот, смесь Электроника, Фурби и спилберговского Е.Т.) – нет, дело в том, что фильмы эти (и их герои) вызывают у меня какое-то детское восхищение. Люди не могут снимать такое хорошее кино.

Я все понимаю: есть знаменитое японское жанровое кино – якудза, кассеты-убийцы, призраки, гигантские огнедышащие монстры, рисованные человечки с большими распахнутыми глазами и большой трепещущей грудью. Любое национальное жанровое кино прекрасно уже потому, что оно не Голливуд. Человеку, который в течение нескольких лет отсматривал почти все голливудские новинки и потому испытывает оскомину при одном появлении на экране большинства из актеров, получающих более 10 миллионов за фильм, трудно удержаться от того, чтобы не полюбить любое другое жанровое кино: гонконгское, японское, тайское, итальянское, даже французское (последнее усилиями Бессона-продюсера все труднее и труднее делать). Потому что смотреть все равно интересно, механизм воздействия все равно тот же, адреналин или что там еще прилежно выделяется. Поэтому мы, киноманы всего мира, искренне и как по команде любим страшилки Хидео Наката, пастиши Такеси Миике и гениальные аниме Хаяо Миядзаки, последнее из которых ("Унесенные духами") было показано на открытии фестиваля. Это объяснимо и в этом нет чуда.

Но прошедший в Центральном доме предпринимателя 36-й Фестиваль японского кино заставил меня признать, что чудо существует. Из пяти показанных на фестивале фильмов три были совсем не жанровыми; при этом на двух из них я почти плакал. Конечно, я сентиментален, если вы понимаете, что я имею в виду – но, поверьте, подобную реакцию у меня вызывают один-два фильма в год. И каждый раз я склонен считать, что это – чудо. Разве не чудо, что Канэто Синдо, получавший призы на ММКФ еще до моего рождения, продолжает снимать кино удивительной силы – когда все его западноевропейские сверстники своими новыми картинами только дискредитируют шедевры, что создали когда-то. Его новый фильм "Актер" - история работавшего с ним актера Тайдзи Тонояма, всю жизнь снимавшегося в эпизодах, пившего сакэ, трахавшего баб, говорившего "ХЭ" так, что зал подхватывает возглас, словно "хе-хе" Бивиса-и-Батхеда. Очень смешной и очень грустный фильм, который не просто предлагает особый взгляд на историю японского кино, но рассказывает историю жизни и смерти (что, конечно, гораздо труднее). В конце реальные японские режиссеры говорят о том, как Тонояма снимался у них незадолго до смерти, а потом выходит сам Синдо, главный режиссер Тоноямы, и говорит: "Он не верил ни в Бога, ни в небеса, и потому мы не можем сказать, что он ушел в другой мир. Его просто не стало", - и возникает чувство, что ты пришел на реальные поминки по близкому тебе человеку, а не смотришь финал фильма, который длится-то всего два с небольшим часа.

Разве не чудо, что фильм под названием "Школа-4" оказывается не просто еще одной историей про школьников (японцы любят своих школьников даже больше, чем американцы. И они явно любят их более жестоко – вспомним ту же "Королевскую битву"), а маленьким шедевром про пятнадцатилетнего Дайскэ, который едет автостопом посмотреть кедр, которому шесть тысяч лет. Пересказывать сюжет этого фильма – профанация, потому я скажу только, что этот фильм не является ни медитативным арт-хаусом, ни молодежной комедией, ни философской притчей. Я бы сказал, что это кусок жизни как она есть, если бы все встречи героя не были старательно выстроены и срежиссированы: дальнобойщик, когда-то сам сбежавший из дома; женщина и ее больной шизофренией сын; девушка-туристка, старик-ветеран, его сын-клерк... Фильм, в частности, учит предпринимать героические усилия, даже осознавая их обреченность, – и потому я попробую пересказать всего один эпизод.

Старик, прозванный Тэцу из Сибири, часто приходит в караоке-бар вместе со своими столь же старыми друзьями. Подобрав Дайскэ на дороге под дождем, он берет его с собой. Наступает момент, когда официантки и другие обслуживающие девушки выводят старика на сцену. Вскидывая палку, как ружье на параде, он говорит, что посвящает песню своим друзьям, которые не вернулись из Сибири. Он говорит, что когда он вернулся 50 лет назад из советского плена, он считал, что должен быть счастлив – во имя всех тех, кто погиб в Сибири. Но жена бросила его, сын от него отрекся – как он прожил свою жизнь? Но сейчас, в память о погибших друзьях, он споет песню, которую они пели все вместе в Сибири.

И в окружении танцующих японских девушек, поддерживающих его и прихлопывающих в ладоши, он поет:

Расацаветари яборони и гаруши
Попарыры туманы надо рекой
Девушки танцуют вокруг, приятели пьяно клюют носом, мальчик хлопает и тоже танцует.

Поверьте мне, что эпизод этот так прекрасен, что любая его интерпретация – в том числе с использованием слов "эстетика тоталитаризма", "евразийство", "дугин", "унасбылавеликаяэпоха", "дух самураев" и т.д. – может только испортить эффект. Вряд ли Едзи Ямада, которому, кстати, тоже семьдесят, хорошо представляет себе, что такое "Катюша". Вряд ли он думал, что его фильм будут смотреть в Москве. И потому производимый этим эпизодом эффект нельзя приписать человеческой воле или таланту.

Линор была права: над этими фильмами поработали не только люди.